– Он объяснил почему…
– Нет! Нет! – Она схватила меня за руку. – О Бен, для него это только развлечение. Маленькое приключение.
Я молчал, глядя на любимое, измученное лицо, довольный, что она по крайней мере понимает Лорена. Понимает, что он охотник, а она добыча. В жизни Лорена было и еще будет множество Салли. Лев должен постоянно убивать.
– Я могу тебе чем-нибудь помочь, Салли? – спросил я наконец.
– Нет, Бен, вряд ли.
– Если могу, ты скажи, – и я направился к двери.
– Бен, – остановила она меня и села. – Бен, ты все еще любишь меня?
Я без колебаний кивнул.
– Да, я все еще люблю тебя.
– Спасибо, Бен, – негромко сказала она. – Я не перенесла бы, если бы ты отвернулся от меня.
– Я этого никогда не сделаю, Салли, – и я вышел в лимонно-розовый блеск рассвета.
Мы с Лореном спустились по лестнице, спрятанной за изображением солнца. Вначале мы прошли в сокровищницу. Пока Лорен наслаждался видом сокровищ, я смотрел на его лицо. Голова у меня слегка кружилась от бессонницы, во рту стоял привкус перегара. Глядя на Лорена, я пытался отыскать в себе ненависть к нему. Искал я тщательно, но безуспешно. Когда он поднял голову и улыбнулся, я не мог не ответить ему улыбкой.
– Ну, пока хватит, Бен, – сказал он. – Пойдем посмотрим на остальное.
Я догадывался, что мы найдем за поворотом туннеля, и, когда мы спустились по длинной извилистой лестнице и попали в новый короткий коридор, мои последние сомнения рассеялись.
Этот коридор тоже заканчивался сплошной каменной стеной. Но тут не было попыток маскировки: на стене вырезали надпись. Мы остановились перед ней, и Лорен осветил ее дуговой лампой.
– Что тут написано? – спросил он.
Я попытался разобрать. При всей своей практике читал я медленно, поскольку в пуническом письме нет гласных и о них нужно догадываться по смыслу слова.
– Давай, – нетерпеливо прошептал Лорен.
– «Вы, пришедшие потревожить сон царей Опета и осквернить их склеп, тем самым подвергаете себя опасности, и пусть проклятие Астарты и великого Баала преследует вас до самой могилы».
– Прочти снова, – приказал Лорен, и я послушался. Он кивнул.
– Да, – сказал он и подошел к каменной двери, чтобы отыскать точку, воздействие на которую, как мы знали, должно привести в движение механизм.
Здесь нам повезло меньше, чем у стены с изображением солнца. Прошло два часа, а каменная плита по-прежнему неумолимо преграждала нам путь.
– Я эту проклятую штуку подорву, – предупредил Лорен, но я знал, что он не совершит такого кощунства в этом священном месте. Мы отдохнули и обсудили проблему, потом вернулись к двери. Тут должна была существовать простая система рычагов – главное, знать, куда надавить и под каким углом.
Когда мы наконец нашли, я выругал себя за тупость. Можно было угадать сразу. Символ бога солнца Баала снова был тем местом, куда нужно нажимать.
Дверь медленно, тяжело повернулась, и мы прошли в усыпальницу царей Опета.
Мне известно только еще одно место с такой же атмосферой. Вестминстерское аббатство, где хоронят королей Англии. Там вас охватывает то же чувство оживающей истории.
Мы молчали, шагая по середине длинной, узкой, сводчатой усыпальницы. Тишина осязаемо давила мне на барабанные перепонки. Тишина такая мертвая, что становилась зловещей и угрожающей. Здесь давно не проветривали, но в воздухе не было затхлости. Мне почудился слабый запах пыли и грибов.
Вдоль обеих стен параллельно им стояли саркофаги царей Опета, вырезанные из массивного гранита.
Прочные, угловатые, серые. Крышки удерживал на месте их собственный огромный вес, их поверхность была отполирована и на ней вырезаны имя и титул лежавшего внутри. Могущественные имена, звучащие на страницах золотых книг Хая. Я узнавал их: Гамилькар, Ганнибал, Хиканус. Сорок семь больших гробов, но последний пустой, крышка стоит рядом, прислоненная к саркофагу. Внутренность вырублена в форме человеческой фигуры и готова поглотить последнего царя Опета.
У большого каменного гроба на полу лежит на спине вытянувшись человек. Шлема у него нет, и ярко-рыжие волосы и борода образуют своеобразный ореол вокруг сморщенного мумифицированного лица. Нагрудник снят, видна сухая пергаментная кожа, обтягивающая мощную грудную клетку. Из давно мертвой груди торчит обломанная стрела. На человеке кожаный передник, украшенный бронзовыми розетками, на ногах бронзовые поножи и легкие сандалии.
Руки вытянуты вдоль тела, ноги сведены. Мертвое тело уложено с заботой и любовью.
Над ним, как в молитве, склонилась другая фигура. В полном вооружении, лишь шлем и нагрудник сняты и лежат на полу у пустого саркофага. Длинные черные волосы скрывают лицо. Руки прижаты к груди на уровне диафрагмы. Из груди торчит стальное лезвие, лезвие, обращенное к хозяину, рукоять меча надежно зажата меж каменных плит пола, острый конец глубоко погрузился в тело.
Воплощение бесповоротного избавления от позора поражения, человек, в отчаянии упавший на острие собственного меча. Оружие служило ему опорой много веков, и он сохранял коленопреклоненное положение.
Приблизившись к этой картине древней трагедии, мы с Лореном онемели. Я не сомневался в том, кем были эти высохшие фигуры.
На холодном каменном полу, вытянувшись, лежал Ланнон Хиканус, последний царь Опета. Над ним склонился его друг и верховный жрец Хай Бен-Амон.
Я задохнулся от ощущения рока, от холодного ужаса: Хай Бен-Амон, Топорник богов, был горбуном.
Я должен увидеть его лицо. Должен! Я подбежал и нагнулся к нему.
Я коснулся высохшего костлявого плеча, прикрытого одеждой из хрупкой желтой ткани. Мое прикосновение было легчайшим, как дыхание, но его оказалось достаточно, чтобы нарушить равновесие.
Тело Хая Бен-Амона упало вперед и разбилось, коснувшись тела царя. Сталь и бронза прозвенели на каменном полу, и этот звон эхом отдался в усыпальнице Опета.
От удара обе фигуры превратились в прах, в мягкий взрыв серо-желтой пыли, вьющейся в свете дуговой лампы точно дым. Ничего не осталось от них, кроме металла доспехов и меча да еще золотых и черных волос в груде мягкого праха.
Я встал, задыхаясь от желтой пыли. Глаза мои наполнились слезами, их начало жечь. Пыль пахла грибами.
Лорен Стервесант и я молча смотрели друг на друга. Мы стали свидетелями чуда.
Я с криком очнулся от кошмарного сна, где были кровь, пламя и дым, освещенные ревущим пламенем страшные блестящие черные лица и залитые путом тела, крики умирающих и вопли пьяных от крови убийц. Проснулся, тяжело дыша, задыхаясь от этих воспоминаний, и ужас долго не оставлял меня, хотя я уже понял, что нахожусь в покое своей комнаты.
Я включил свет около кровати и посмотрел на часы. Рано – самое начало двенадцатого. Я откинул простыню и встал, с удивлением обнаружив, что ноги дрожат, а дышится по-прежнему с трудом. Каждый вдох вызывал приступ боли, глаза тупо ломило. Тело словно горело – горело как в лихорадке. Я прошел к умывальнику и проглотил три таблетки аспирина. Запил их глотком воды, но тут боль в легких усилилась. Я закашлялся так, словно выкуривал по три пачки сигарет в день, и это усилие стоило мне пота и дрожи. Кожа пылала.
Не зная зачем, я снял с вешалки халат, натянул его и вышел во двор. В небе висел желтый рогатый месяц. Тени под деревьями и среди зданий казались черными и страшными. Я, все еще во власти своего кошмара, заторопился к кабинету, то и дело нервно оглядываясь по сторонам. В ночном воздухе пахло дымом, и этот запах тоже тревожил меня.