Ржавый капкан на зеленом поле - Квин Лев Израилевич 10 стр.


Сейчас он тоже не свободен: Вальтер страстный лыжник, и свой отпуск плюс всякие отгулы приурочивает к поздней осени — началу «белого сезона». И вот нашел, оказывается, возможность! Изобретательно, ничего не скажешь: и волки сыты, и овцы целы.

Смущала лишь некоторая неопределенность положения. Все-таки отдел печати. Меня будут принимать за журналиста, затевать беседы о прессе…

— Ты напрасно щепетильничаешь, — убеждал Вальтер. — В Австрии нет резких разграничений между журналистикой и наукой. Печатаешься — значит, журналист или писатель. Кстати, они знают, что ты историк, я уже им сказал. Так что спросят — рассказывай о своей научной работе сколько душе угодно, всем будет интересно. А в субботу вечером мы с Эллен тоже прикатим в Инсбрук, это я тебе обещаю твердо. Обратно в Вену поедем вместе… Ну что ты такой узколобый! Не хочешь думать о себе, подумай об Инге.

Зальцбург — город всемирно известных музыкальных фестивалей. Инсбрук — место зимних олимпиад… Инга меня загрызет.

Да и самому интересно. После войны эти города находились в зоне оккупации западных союзников, и для нас из-за начавшейся холодной войны доступ туда был наглухо закрыт.

— Ну хорошо, предположим, я соглашусь. Как же тогда все оформить?

Вальтер неторопливо, маленькими глотками, смакуя, пил холодную, со льда, «коку».

— Уже все оформлено; я предвидел, что ты согласишься. Зайдешь завтра к Штольцу, представишься и заберешь программу и железнодорожные билеты. Главное — билеты. У нас это целое состояние — железнодорожные билеты и гостиницы. Или ты предпочитаешь всю свою австрийскую поездку просидеть в гнезде у Шимонеков? — Он хитро прищурил глаз.

— Ну уж нет! По правде сказать, в их шикарном гнездышке немножко душновато. Кстати, а кто они такие? — спросил я, поскольку подвернулся удобный случай.

— Он тоже библиотекарь — разве я тебе не говорил? Конечно, рангом пониже по сравнению со мной. Не все же у нас такие ученые, как господин Редлих! — рассмеялся Вальтер. — Ну, а она… Вообще-то она служит в довольно скромной фармацевтической фирме, да и должность не ахти. Но в ней есть нечто… Сплошные загадки! Начну хотя бы с того, что она индонезийка — не правда ли, экзотично? А продолжу вот чем — смотри только со стула не упади! — Он пригнулся к самому моему уху: — Строго между нами, даже Эллен не должна знать: мадам Шимонек очень заинтересовала некие полицейские чины.

— Полицейские? — Я и в самом деле удивился.

— Наркотики, — произнес Вальтер тихо, одними губами, и тут же резко вскинул руки ладонями наружу: — Не знаю, не знаю, не знаю! Они живут на широкую ногу, люди завидуют; может быть, просто-напросто болтовня…

Вот оно что — наркотики… Что ж, этим вполне можно объяснить такой необычный интерес к нашей венской обители.

Значит, все-таки не я, а Шимонеки…

— Мне пора! — заспешил Вальтер, взглянув на часы. — Еду через центр, могу тебя подбросить… Ахмед!

Он рассчитался с подбежавшим официантом-турком, дав ему несколько шиллингов на чай.

Домой мне было рано. Мы условились с Ингой встретиться в два. Я решил пройтись по нашим с Верой старым местам и посмотреть заодно, существует ли еще тот крохотный филателистический магазинчик, с дряхленьким хозяином которого мы были добрыми приятелями. В отличие от многих других владельцев подобных магазинов, типичных стяжателей и спекулянтов, он был настоящим коллекционером, знал и ценил марки и получал радость, когда удавалось помочь какой-нибудь редкой маркой такому же одержимому собирателю, как и он сам.

Я как-то забрел в его лавчонку в поисках нужного мне знака почтовой оплаты старой Латвии. Неожиданно выяснилось, что он, как и я, коллекционирует эту, в общем-то, не слишком популярную среди австрийских филателистов страну. Общий интерес нас сблизил. Старичок оказался очень милым знающим человеком, я ему тоже понравился.

Магазин был в двух шагах от нашего дома на Зингерштрассе. Когда у меня выдавалось свободное время, я забегал к старичку, и мы подолгу рассматривали марки, находя удовольствие во взаимном общении. И ни его, ни меня не смущало, что покупал я всего-то ничего. В нашем скромном семейном бюджете расходы на марки не предусматривались.

Зато позднее, уже вернувшись в Советский Союз и занявшись научной деятельностью, я развернулся вовсю. Особенно после гибели Веры. Маленькая Инга и коллекция марок — вот все, что мне оставалось, не считая работы. Вечерами, с трудом уложив спать свою неугомонную девочку, я допоздна просиживал за марочными альбомами.

Впоследствии, когда горе потеряло первоначальную остроту, марки перестали занимать в моей жизни такое большое место. И все-таки я по-прежнему оставался любителем коллекционирования.

…Магазинчик оказался на своем старом месте, на узенькой улочке, в доме с облупившимися лепными змеями вдоль карниза, держащими в зубах щит родового герба. Та же вывеска «Почтовые марки» над входом. Та же скромная половина витрины с филателистическими новинками в целлофановых конвертах; вторая часть витрины, отделенная перегородкой, уставлена фарфоровыми статуэтками — рядом помещается такая же крохотная антикварная лавка. Та же узкая дверь с истертым каменным порогом.

А вот и новшество: за стеклом двери броская табличка с надписью: «Коллекционирование почтовых марок — лучший вид капиталовложения». И ниже таблица, показывающая, как подскочили цены на марки за последние несколько лет.

Я толкнул дверь. Негромко звякнул колокольчик, опять-таки как в то далекое время. И звук у него был тот же: тонюсенький, жалобный. У меня возникло фантастическое ощущение, что время повернуло вспять. Сейчас шевельнется легкая кисейная занавеска, отделяющая торговое помещение от служебного, и появится сам хозяин, сгорбленный, седоголовый, с постоянной доброй улыбкой.

И занавеска действительно шевельнулась. Но человек, который вышел из-за нее, очень мало походил на моего знакомого. Средних лет, крутой с залысинами лоб, пустой левый рукав пришпилен к легкой летней куртке.

Он бросил на меня быстрый изучающий взгляд поверх массивных роговых очков.

— Добрый день! Что господину угодно?

— Собственно… — Объяснить было довольно трудно. Я и сам толком не знал, чего хочу. — Видите ли, я был знаком с хозяином магазина…

— С хозяином? Простите, но не имею чести вас знать.

— Я имею в виду — с прежним, — поторопился уточнить я.

— С каким именно? — Во взгляде мелькнула совершенно откровенная ирония. — Наше предприятие существует ровно девяносто лет. За это время сменилось шесть владельцев. Я седьмой по счету.

— Верно, с шестым.

— С моей покойной женой?

— О, простите! Тогда, наверное, с пятым. В конце сороковых годов.

— Значит, с ее отцом. Он был владельцем предприятия с девятьсот десятого по пятьдесят второй год.

Слово «предприятие» он произносил на полном серьезе, даже с долей гордости, словно речь шла о бог весть каком важном заводе с тысячами работающих.

— Ах вот как!

Наступило неловкое молчание. Я уже не рад был, что зашел. Старичку уже тогда подходило к восьмидесяти. Ну неужели действительно можно было подумать, что он жив!

Хоть бы этот однорукий догадался предложить посмотреть филателистические новинки! Но он, вероятно, не видел во мне клиента и молча буравил взглядом.

— Вы латыш! — вдруг произнес он облегченно, будто, наконец, решил сложную, не дававшую покоя задачу.

— Да, — поразился я. — Как вы определили?

— Старик часто рассказывал о вас. Я как раз тогда вернулся из русского плена. — Он показал головой в сторону пустого рукава. — Меня там долго таскали по всяким госпиталям; рана-то оказалась с гнильцой.

Назад Дальше