Вот она.
Президент начал ее заинтересованно осматривать, и вдруг кто-то из присутствующих сказал:
- Борис Николаевич, да зачем вам эта гадость нужна, что вы ее трогаете.
Шеф тут же повторил:
- Да, что это я ее трогаю?
И швырнул трубку в угол с такой силой, что глиняная вещица разлетелась на мелкие кусочки.
Нам налили до краев по большому фужеру водки. Легко залпом выпив, мы присоединились к общему веселью, но в душу закралась обида. Я посмотрел на сияющего Грачева с рюмкой в руке и вспомнил, как он просил письменного приказа. Посмотрел на пьяненького Филатова, который две недели назад бился в истерике в моем кабинете, а теперь рыдал от счастья. Эти люди оказались главными за столом победителей. А тех, кто внес решающий вклад в общее дело и довел его до конца, даже забыли пригласить на торжество. Невольно пришли на память строки из ранних дворовых шлягеров Владимира Высоцкого: "А когда кончился наркоз, стало больно мне до слез - и для кого ж я своей жизнью рисковал". ...Наркоз действительно закончился - в моем слепо преданном отношении к Ельцину появилась первая серьезная трещина.
Пиршество вскоре завершилось. Официанты объяснили нам, что гулять начали с четырех часов - как раз в то время, когда мы самую неприятную работу делали.
Павла Грачева президент наградил орденом "За личное мужество". А Барсуков, не забыв о споре с министром обороны, на следующий день написал рапорт об отставке.
- Как мы с тобой тогда в Завидове договорились, я подал рапорт, - напомнил Грачеву по телефону Михаил Иванович. - А ты?
- А я еще думаю, - промямлил в ответ Павел Сергеевич.
Не обнаружив Барсукова в Кремле, я ему позвонил:
- Ты что делаешь! Выходи на работу.
- Не выйду, я подал в отставку. Затронута моя честь офицера, она мне дороже должности.
Ельцину я рассказал о споре, и он сам позвонил Барсукову хотя перед звонком признался мне:
- Впервые поступаюсь своими принципами. Человека, который добровольно написал рапорт об отставке, я никогда не уговариваю остаться.
Михаил Иванович приехал в Кремль. Зашел в кабинет к президенту - тот сидел за столом и дружески улыбался. Ельцин открыл папку с рапортом и написал сверху крупными буквами; "Отказать". Закрыл ее и предложил Михаилу:
- Давай с тобой просто так посидим, поговорим.
И они час сидели. Потом перешли в заднюю комнату, выпили по рюмке коньяка.
Пригласили меня, мы сели обедать. В этот момент я почувствовал себя по-настоящему счастливым, потому что сумел отстоять друга.
...Белый дом отремонтировали быстро. Смыли копоть от пожара, убрали мусор. И вскоре о беспокойных днях октября напоминал лишь бетонный забор неподалеку от здания. Он был украшен надписями типа: "Грачев - палач", "Ельцин - убийца".. Ненормативная лексика тоже часто встречалась. О содержании заборного фольклора я как-то рассказал Ю. М. Лужкову и его заместителю В. И. Ресину:
- Мужики, сколько можно терпеть? Вы, наверное, не обращаете внимания на надписи потому, что там нет ваших фамилий.
Намек они поняли. За неделю по личному распоряжению мэра Москвы бетон разобрали и установили ограждение из железных прутьев - на них ничего не напишешь.
Заборами мне никто не запрещал заниматься.
Глава четвертая ВДАЛИ ОТ РОДНЫХ БЕРЕГОВ
У Ельцина всегда были проблемы со здоровьем. До операции на сердце его история болезни хранилась у меня: четыре увесистых, толстых тома, сантиметров по пятнадцать каждый. Перед шунтированием доктора попросили это "собрание болячек". Я даже ни разу в него не заглянул. О недомоганиях президента я и так узнавал раньше врачей.
Особенно тяжело приходилось по ночам. Борис Николаевич ложился спать часов в десять вечера, а в час ночи пробуждался. Встанет и начинает жаловаться: голова болит, спина ноет...
Плохой сон отчасти объяснялся тем, что Ельцин любит отдохнуть днем. Пообедает и засыпает. А ночью встает, одевает свой тоненький японский халат и куролесит. Меня разбудит, адъютантов, медсестер...
Как-то ночью, во время поездки в Германию он проснулся, а меня рядом нет. Я же вместе с коллегами решил посмотреть на Кельнский собор - он красиво освещен ночью. Потом зашли в настоящую немецкую пивнушку, заказали пива и толстых сарделек.
Отсутствовали, наверное, часа три. Возвращаемся в гостиницу, а мне едва ли не с порога докладывают:
- Борис Николаевич проснулся, а вас поблизости нет. Сильно разозлился, приказал местную полицию на ноги поставить, отыскать немедленно...
Осерчавшего шефа я успокоил, но он все равно продолжал дуться - обиделся, что не взяли его с собой.
Но один раз мое сердце дрогнуло от жалости. В ночь подведения итогов президентских выборов-96 больной Борис Николаевич лежал в кровати, а рядом, в соседней комнате, сидел адъютант Толя Кузнецов. Наина Иосифовна и Таня уехали в "Логоваз", а Толя смотрел телевизор, записывал предварительные результаты и относил их в спальню.
Отклонения в нервно-психическом состоянии у Бориса Николаевича я заметил весной 93-го. Он сильно переживал противостояние с Хасбулатовым и Руцким, впал в депрессию, даже начал заговариваться... Я его вовремя остановил от крайнего шага. Хотя склонность разрешать все проблемы раз и навсегда самым неподходящим способом была у Ельцина и раньше. То он в бане запрется, то в речке окажется...
Первый серьезный звонок, связанный со здоровьем президента, прозвучал в Китае. С нами во все командировки уже и так постоянно ездили врачи, но на этот раз я включил в бригаду невропатолога.
...Ночью, часа в четыре, меня разбудили:
- Вставайте, президент зовет...
Захожу в спальню. Наина Иосифовна плачет, доктора пыхтят, колют, массируют. Я к нему подсел с левой стороны на кровать, взял за руку.
- Видишь, я совсем не чувствую ноги и руки, все - это конец, - сказал Борис Николаевич и заплакал.
- Борис Николаевич, подождите, все пройдет. Врачи у нас славные, поправят.
Потом стал ему рассказывать про Рузвельта:
- Не только на вас свалилась такая беда. Вспомните Рузвельта. Он в коляске ездил и нормально руководил страной. В волейбол, конечно, играть уже не сможете, но ваша голова важнее. Главное, не отчаиваться и выжить.
Ельцин меня очень внимательно слушал. Если ему тяжело, он всегда слушает того, кто рядом.
Программу визита, конечно, свернули, сославшись на обострившуюся ситуацию в Москве и коварные замыслы Хасбулатова.
К десяти утра врачи воскресили президента. Он сел в машину, и ее подогнали прямо к трапу ИЛ-62. Никакого почетного караула, официальной церемонии проводов не было. "Обрубили" и прессу. Ногу Ельцин волочил, но смог сам, потихоньку добраться до люка фюзеляжа. Поднимаясь по трапу, рукой он крепко держался за поручень. Я подстраховывал снизу и готов был в любую секунду его подхватить. В душе я благодарил Бога, что не пришлось президента затаскивать в самолет на носилках - они понадобились во Внукове.
Из Америки в Россию мы возвращались через Шеннон. В ирландском аэропорту нашему самолету предстояло пробыл около часа - у президента Ельцина была запланирована сорокаминутная встреча с премьер-министром Ирландии. Но встреча не состоялась. Вместо Бориса Николаевича по трапу спустился первый вице-премьер правительства Олег Николаевич Сосковец и, не дав опомниться изумленному Альберту Рейнольдсу, сам начал дипломатическое мероприятие.
Пресса на следующий день "взорвалась". Российские и зарубежные журналисты излагали десятки версий, одна неправдоподобнее другой, почему все-таки Борис Николаевич не вышел из самолета.