И как бы обрадовавшись тому, что можно разговаривать не только с братом, но и с чужаком, Глеб начал читать стихи. Старые стихи, которые я впервые прочитал в дореволюционных хрестоматиях, пейзажные, исторические: "... на твоих церквях старинных вырастают дерева, не окинешь улиц длинных, это - матушка Москва...", "Ты знаешь край, где все обильем дышит, где реки льются чище серебра..."Иногда Глеб забывал слово или строчку, и тогда Борис вдруг ему подсказывал.Вот с этого вечера завязались у меня какие-то отношения с братьями. Собственно, никаких близких отношений не было. Борис не курил, Глеб - тем более, и невозможно было угостить их махорочной закруткой. Я как-то предложил им редкую сладость - соевую конфету, но они сразу и резко отказались. Однако мы теперь здоровались, встречаясь на разводе, Борис выслушивал мои советы, как сподручнее очищать от ветвей косматые, густые ели - словом, мы были уже з н а к о м ы. И в темно-утренние часы на делянке у костра мы садились рядом. Как-то Борис мне сказал, что Россию они не знают, видели только две-три деревни. А потом были в Москве и еще каких-то городах, но ни Москвы, ни других городов не посмотрели одни тюрьмы.- Хоть бы раз взглянуть на колокольню Ивана Великого, - со вздохом сказал Борис.- Успеете!- Ну, дай-то Бог... - И быстро, почти незаметно перекрестился.Столь для нас редкую религиозность братья выказывали нечасто. Только когда бригаду приводили в столовую, они сразу же - как в церкви - снимали старые, грязные матерчатые ушанки. И на лесосеке, съедая свои кусочки хлеба, обнажали в любой мороз головы с каштановыми стрижеными волосами у Бориса и пшеничными у Глеба, - а потом что-то шептали. Не сразу я догадался, что это молитва...Однажды Борис, глядя на не совсем обычно выросшую ель, сказал:- Как похоже на белую акацию...- А в Чехословакии растет белая акация?- Нет, не растет. Я не видел белой акации.- А откуда же ты знаешь, как она выглядит?- Из легенды.- Какой? Какого поэта?- Не поэта. А которой в разведшколе научили.И, увидев как изменилось мое лицо, вдруг начал рассказывать про то, как они с Глебом очутились здесь, в далекой и неизвестной им Коми республике. Он рассказал мне об этом в два-три приема в наши, "свои", часы у лесного костра. И не пытался продолжать в зоне, где он становился, как всегда, отчужденным от всех и знакомство со мной поддерживал только тем, что, встречаясь, вежливо говорил "доброе утро" или "добрый вечер". А ни утро, ни вечер не были добрыми, история братьев раздирала мое сердце, хотелось стать им как-то ближе, чем-то помочь, вмешаться в их страшные и несправедливые судьбы. Я иногда забывал, думая про них, о своей собственной участи, о том, что меня ждет в самом недалеком будущем. Впервые я столкнулся с такими неординарными жизнями.Конечно, они были эмигрантами. То есть, скорее, из эмигрантов. Они сами ниоткуда не эмигрировали. И никогда Россию не видели. И не в России родились. Эмигрантами были их родители. Отец - кадровый офицер, в деникинской армии командовал ротой, хотя прежде имел звание полковника генерального штаба. Уже немолодым, растерявшим прежнюю семью человеком встретился в Константинополе с девушкой, дочерью московского адвоката. Они не потеряли друг друга в путях-дорогах, и злая судьба была к ним милостива. Он не попал на Принцевы острова, а она не погибла в кошмарах константинопольской эмиграции. И, уже поженившись, они очутились в самом привлекательном для зарубежных русских месте - в только что созданной Чехословакии.То ли из-за славянских чувств, то ли потому, что первый президент нового государства Масарик был давним поклонником России, но для русских эмигрантов Чехословакия казалась своеобразным куском прошлой России. Русские школы, гимназии, даже подобие университета.
Культ всего русского. Борис и Глеб родились в провинциальном чешском городке Моравска-Остраве. Мать их умерла вскоре после рождения младшего сына, и немолодой отец стал своим детям не только единственной опорой, но и воспитателем, идеалом и примером.Старый полковник, теперь работавший скромным служащим в какой-то торговой фирме, по своим убеждениям принадлежал к левому крылу русской эмиграции. Он был противником всякой возможной интервенции, не присоединялся к многочисленным воинским союзам и объединениям. Сыновей, которым он посвятил жизнь, воспитывал в страстной любви ко всему русскому: к людям, нравам, обычаям. Они учились в русской школе, потом в русском лицее, Борис собирался поступать в университет...Но все планы и сама жизнь этой маленькой семьи оказались смятыми страшной силой, обрушившейся на Чехословакию. Она стала разменной монетой в попытках Англии и Франции утолить и остановить непомерные аппетиты Гитлера. Мюнхенский сговор бросил Гитлеру кусок страны, а остальное он сам прибрал к рукам, когда началась война. В расслоении русской эмиграции, наметившемся после 22 июня 1941 года, отец моих молодых лагерных знакомых занял позицию, которая привела его к гибели. Он примкнул к "оборонцам", к тем, кто считал, что русские должны защищать Россию, что они не имеют права сотрудничать с врагами их родины. Трудно сказать, как это произошло - я не мог расспрашивать Бориса, - но их отец был убит "случайным" выстрелом ночного патруля.И дети остались одни. Одни на всем свете. Ни в Чехословакии, ни в каком-либо другом месте планеты у них не оказалось родных, опоры, к которой можно было прислониться. Они остались в большой квартире, жили тем, что распродавали вещи. Борис перебивался кое-какой работой. И для младшего брата стал тем единственным, кто ему заменял родителей, учителей, друзей... Что занимало их мысли? На что они надеялись?На Россию. Немцы двигались к Москве, радио, газеты, все вокруг вопило, надрывалось в восторгах перед успехами немецких войск, а Борис в это не верил, следовательно не верил и Глеб. Пробраться в Россию, стать красными солдатами теперь было их главной мальчишеской мечтой, но мечтой столь нереальной, что лишь чудо могло им помочь.И вот один русский, давно перешедший на сторону фашистов, вероятно, внимательно присмотревшись к двум совершенно одиноким ребятам, предложил им пойти на службу к немцам, поступить в специальную школу. "С немцами и приедете в Москву", - уговаривал он, зная о заочной любви мальчиков. Вскоре они поняли, о какой "специальной" школе идет речь. Немцы готовили из русских эмигрантов разведчиков, которых можно было бы забрасывать в советский тыл. Двое подростков с очень русской внешностью, выглядевших еще почти детьми, показались им подходящим материалом.И тогда у Бориса - такого разумного, спокойного, отягощенного чувством ответственности за младшего брата - возникла идея, совершенно достойная книг Луи Буссенара и других классиков подобной литературы, которыми они зачитывались. Они поступят в школу, узнают все немецкие тайны, попадут в тыл к русским, там они сразу же побегут к командованию, все расскажут и попросятся добровольцами в Советскую Армию. А если даже не возьмут, то все равно они уже будут в России и там навсегда останутся. Немцам русских не победить, так говорил отец, не просто русский патриот - полковник генерального штаба, понимавший лучше и знавший больше всех.И братья очутились в немецкой разведшколе. Судя по рассказам Бориса, там не готовили асов разведки, умеющих работать с радиопередатчиками, пользоваться шифрами, устраивать диверсии. Братьям предназначалась более скромная роль.