Оказывается, существуют такие места для испытывающих любовный голод, куда можно приезжать по пятницам -четыре недели подряд всего за 25 фунтов в общей сложности. Я был шокирован, это первая моя реакция. А потом подумал: смотри-ка, ты недооценивал косматого коротышку Стю. У него к амурным делам такой же подход, как к бизнесу -- прежде всего изучается рынок.
-- Сколько раз ты там была до того, как познакомилась со Стюартом?
-- Первый раз пришла.
-- Выходит, он тебе достался за 6 фунтов 25 шилингов? Она рассмеялась:
-- Нет, за все 25. Внесенные деньги не возвращаются. Какая милая шутка.
-- Внесенные деньги не возвращаются, -- повторил я за ней, и на меня напал смех, как приступ болотной лихорадки.
-- Я тебе ничего этого не говорила. Я не должна была этого говорить.
-- Ты и не говорила. Я уже забыл.
И я прекратил всякие смешки. Но держу пари, Стюарт свои деньги вытребовал обратно. Иногда он бывает таким крохобором. Как, например, в тот раз, когда я встретил их в Гатвике, и ему во что бы то ни стало надо было вернуть деньги за неиспользованный обратный билет на поезд. Так что он обошелся ей в 25 фунтов, а она ему -- в 6,25. Сколько бы он теперь запросил? Какая будет наценка?
И кстати о презренном металле: миссис Дайер, которую я бы с удовольствием похитил, не будь мое сердце уже занято по другому адресу, вчера уведомила меня, что я занесен в списки местных налогоплательщиков. Ну, разве они не преследуют нас, эти сборщики налогов? Разве не норовят вытянуть все до последнего гроша, до последней драхмы? Может быть, все-таки существуют гуманитарные исключения? Уж конечно, Оливер -- это особый случай, он должен значиться под отдельной рубрикой.
ДЖИЛИАН: Теперь он делает это каждый раз. Не приходится даже ждать, чтобы волосы растрепались, -- берет с табурета гребень, отстегивает заколку, зачесывает волосы назад и снова закалывает. А я вся горю.
Я встала и поцеловала его. Открытым ртом прямо в рот. Поглаживая пальцами затылок и плечи, прижимаясь всем телом-, чтобы он мог тронуть меня, где захочет. Так я стояла, целуя его, пальцами лаская его затылок, телом готовая к прикосновению его ладоней, даже расставив ноги. Целовала и ждала.
Я ждала.
Он ответил на поцелуй, рот в рот. А я все ждала.
Потом он отстранился. Я смотрела ему в глаза. Он взял меня за плечи, повернул от себя и подвел обратно к мольберту.
-- Пойдем в постель, Оливер.
А он знаете что сделал? Надавил мне на плечи, чтобы я села на свой рабочий стул, и даже вложил мне в пальцы ватный тампон.
-- Я не могу работать. Сейчас не могу.
Что характерно в Оливере, это что он наедине со мной совсем другой, чем при людях. Вы бы его не узнали. Тихий, больше слушает, говорит безо всяких выкрутасов. И вовсе не выглядит таким самоуверенным, каким, наверно, кажет
138
139
ся другим. Знаю, что вы хотите услышать: "Оливер на самом деле очень ранимый". Знаю и поэтому не скажу. Он сказал:
-- Я тебя доблю. Я тебя обожаю. Я хочу быть с тобой всегда. Я хочу жениться на тебе. Хочу все время слушать твой голос.
Мы в это время сидели рядом на диване.
-- Оливер, возьми меня. Так надо.
Он встал. Я думала, он поведет меня в спальню, но он стал ходить по мастерской, из угла в угол.
-- Оливер, это будет правильно. Будет правильно, если.,.
-- Я хочу тебя всю, -- сказал он. -- Я не хочу часть. Мне нужно все.
-- Я -- не товар.
-- Я не в том смысле. Мне не нужна только любовная связь с тобой. Романы... любовные связи, они... ну, не знаю... все равно как снимать с кем-то на пару, тайм-шером, квартиру в Марбелье. -- Тут он вдруг остановился, испуганно взглянул на меня, словно ужаснулся, что обидел меня таким сравнением. И сказал, как бы оправдываясь: -- На самом деле Марбелья -- это прекрасно. Ты даже не представляешь себе, до чего там хорошо. Я помню одну маленькую площадь, всю обсаженную апельсиновыми деревьями. Когда я там был, шел сбор апельсинов. Кажется, в феврале. Естественно, приезжать надо в межсезонье.
И знаете, чувствовалось, что он в панике. Вообще на самом деле Оливер, я думаю, гораздо менее самоуверен, чем Стюарт. В глубине души.
-- Оливер, -- говорю я ему, -- мы же договорились, что я не квартира в Марбелье, снятая по тайм-шеру. Перестань, пожалуйста, ходить. Поди сюда и сядь.
Он подошел и послушно сел на диван.
-- Знаешь, меня отец бил.
-- Оливер...
140
-- Правда, правда. Не в том смысле, что шлепал, когда я был маленький. Это-то, конечно, тоже. Но он любил бить меня бильярдным кием сзади по ногам. Любимое его наказание. Довольно болезненно, между прочим. Спрашивал меня: "По ляжкам или по икрам?" И я должен был выбирать. В смысле боли особой разницы нет.
-- Бедный. -- Я положила ладонь ему на затылок. Он заплакал.
-- А когда умерла мать, стало совсем плохо. Он как бы взыскивал с меня за это. Может, я слишком на нее похож был. Но потом, однажды, мне было, я думаю, лет тринадцать-четырнадцать, я решил больше не поддаваться Старому Подлецу. Не помню, чем я провинился, на его взгляд, я постоянно что-то делаю, заслуживающие наказания. Он, как обычно, спросил: "По ляжкам или по икрам?" Но я ответил: "Сейчас ты сильнее меня. Но не всегда так будет, и если ты теперь еще хоть раз меня тронешь, клянусь, когда я стану сильнее, я изобью тебя так, что ты костей не соберешь".
-- И как же?
---Я не надеялся, что это на него подействует. Я весь дрожал, я был меньше ростом и я думал: "Какое это дурацкое выражение: изобью так, что костей не соберешь. Он просто посмеется надо мной". Но он не посмеялся. Он перестал меня бить. Перестал раз и навсегда.
-- Бедняжка Оливер.
-- Я его ненавижу. Теперь он старый, но я все равно его ненавижу. Ненавижу за то, что он сейчас тут, с нами, в этой комнате.
-- Его нету. Он уехал. Снял квартиру тайм-шером в Марбелье.
-- Господи, почему у меня не получается? Почему я не могу ничего правильно сказать, тем более -- сегодня? -- Он снова встал с дивана. -- Я все это говорю не так. -- Он опустил голову и не смотрел на меня. -- Я тебя люблю. Я
141
буду любить тебя всегда. И никогда не перестану. А теперь мне лучше уйти.
Часа через три он мне позвонил.
Я ответила;
-Да?
-- Я тебя люблю.
Я положила трубку. И почти в ту же минуту в замке заскрежетал ключ Стюарта. Я вся горела. Захлопнулась входная дверь. "Есть кто дома? -громко, нараспев крик-, нул Стюарт, как он всегда кричит, чтобы было слышно повсюду. -- Есть тут кто-нибу-удь?"
Что мне делать?
ОЛИВЕР: Доводы против любовных связей, записанные тем, кто имел их в избыточном количестве:
1) Вульгарность. Любовные связи бывают у всех, то есть абсолютно у всех -- у священнослужителей, у членов Королевской Семьи, даже монахи как-то умудряются завести интрижку. Интересно, почему они не натыкаются друг на друга, шныряя по своим коридорам из спальни в спальню? Бум-бум -- кто тут?
2) Предсказуемость. Ухаживание, победа, охлаждение, разрыв. Одна и та же набившая оскомину сюжетная линия. Оскомину набила, но тем не менее манит. После каждого краха -- поиски следующего. Не откроется ли новый, свежий мир?
3) Система тайм-шера. По-моему, я очень точно выразил эту мысль в разговоре с Джилиан, Как можно отдыхать в свое удовольствие, зная, что хозяева ждут, когда ты уедешь и они смогут вернуться в свою квартиру? В постели с возлюбленной наперегонки со временем -- это не мой стиль. Хотя при некоторых условиях это тоже бывает чертовски заманчиво.
4) Ложь. Прямое следствие пункта 3. Любовные связи растлевают-- это говорю я, тот, кто... и т.д. Неизбежное
142
следствие. Сначала лжешь одной партнерше, затем, и очень скоро, начинаешь лгать второй. Зарекаешься, что не будешь лгать, но все равно лжешь. Вычерпываешь маленький прудик чистых эмоций тяжелым бульдозером хитрых уловок.