Юн Габриэль Боркман - Генрик Ибсен 10 стр.


Ничего больше! Ничего больше! Совершенно верно.

Боркман. Но ты помни, что я мужчина. Как женщина ты была мне дороже всего на свете. Но если на то пошло - одну женщину всегда можно заменить другой.

Элла Рентхейм (смотрит на него с усмешкой). Ты пришел к этому заключению, женившись на Гунхильд?

Боркман. Нет. Но у меня были свои задачи в жизни, и они помогли мне перенести и это. Я хотел объединить в своих руках все источники власти в этой стране. Все богатства, которыми кишат здесь земля и скалы, леса и море... хотел я подчинить себе, обеспечить свою власть и тем создать благосостояние тысяч и тысяч людей.

Элла Рентхейм (вся уйдя в воспоминания). Я знаю. Много вечеров провели мы, беседуя о твоих планах...

Боркман. Да, с тобою я мог беседовать, Элла.

Элла Рентхейм. Я шутила над твоими планами и спрашивала тебя, не хочешь ли ты разбудить всех дремлющих духов золота.

Боркман (кивая). Я припоминаю это выражение. (Медленно.) Всех дремлющих духов золота.

Элла Рентхейм. Но ты-то не шутил. Ты говорил; "Да, да, Элла, я именно этого и хочу".

Боркман. Так оно и было. Мне только надо было твердо стать ногой на первую ступень... А это зависело тогда от одного человека. Он мог и хотел доставить мне руководящее положение в банке, если я, со своей стороны...

Элла Рентхейм. Так, так! Если ты, со своей стороны, откажешься от любимой... и безгранично любившей тебя женщины.

Боркман. Я знал его непреодолимую страсть к тебе. Знал, что он никогда ни на каком другом условии...

Элла Рентхейм. И ты ударил по рукам.

Боркман (горячо). Да, Элла! Жажда власти была во мне так непреодолима! Я ударил по рукам. Должен был. И он помог мне взобраться до половины той заманчивой высоты, куда я стремился. Я все поднимался и поднимался. Год за годом все поднимался...

Элла Рентхейм. И я была как бы вычеркнута из твоей жизни.

Боркман. И все-таки он в конце концов столкнул меня в пропасть. Из-за тебя, Элла.

Элла Рентхейм (после короткого раздумья). Боркман... не кажется ли тебе, что над нашими отношениями как будто тяготело какое-то проклятие?

Боркман (взглянув на нее). Проклятие?

Элла Рентхейм. Да. Не так ли?

Боркман (тревожно). Но почему же, собственно? (Порывисто.) Ах, Элла! Скоро я перестану понимать, кто прав - я или ты!

Элла Рентхейм. Ты совершил грех. Ты умертвил во мне всякую человеческую радость.

Боркман (со страхом). Не говори так, Элла!

Элла Рентхейм. По крайней мере, всякую человеческую радость, свойственную женщине. С того времени, как твой образ начал тускнеть в моем сердце, для меня как будто закатилось солнце жизни, И год от году мне становилось все труднее и труднее - под конец совершенно невозможно любить что-либо живое на свете. Ни людей, ни животных, ни растения. Только одного-единственного...

Боркман. Кого же?..

Элла Рентхейм. Да Эрхарта, конечно!

Боркман. Эрхарта?

Элла Рентхейм. Эрхарта - твоего, твоего сына, Боркман!

Боркман. Так он в самом деле был тебе так дорог?

Элла Рентхейм. Зачем иначе я взяла бы его к себе и держала у себя так долго, как только могла? Зачем?

Боркмак. Я думал, из сострадания. Как и все остальное.

Элла Рентхейм (с глубоким внутренним волнением). Из сострадания! Ха-ха! Я не знала сострадания с тех пор... как ты изменил мне. Я стала совершенно не способна к таким чувствам. Бывало, придет ко мне в кухню бедный, голодный, иззябший ребенок и плачет, просит поесть, - я поручала его кухарке. Никогда не чувствовала я потребности взять ребенка к себе, согреть его у своего камина, порадоваться, глядя, как он ест досыта. В молодости я никогда не была такою, я это ясно помню. Лишь благодаря тебе во мне и вокруг меня все стало так пусто, бесплодно, как в пустыне.

Боркман. Только не для Эрхарта?

Элла Рентхейм. Да. Не для твоего сына. Но зато для всего, для всего живого.

Ты обманул меня, лишив материнских радостей и счастья. И материнских забот и слез тоже. И последнее было, пожалуй, самым горьким лишением для меня.

Боркман. Что ты говоришь, Элла!

Элла Рентхейм. Как знать? Может быть, мне именно всего нужнее были бы материнские заботы и слезы. (Со все возрастающим волнением.) Но я не в силах была примириться с этим лишением тогда. Потому я взяла к себе Эрхарта. И сумела завоевать его. Завоевала его нежную, любящую детскую душу. И он был моим всецело, пока... О!..

Боркман. Пока?..

Элла Рентхейм. Пока его мать, то есть его родная мать, не отняла его у меня.

Боркман. Верно, так надо было. Надо было перевезти его в город.

Элла Рентхейм (ломая руки). Но я не могу выносить одиночества! Пустоты! Утраты любви твоего сына!

Боркман (с недобрым огоньком во взоре). Гм!.. Ты, верно, и не утратила ее, Элла. Мудрено перенести свою любовь на... кого-нибудь там... внизу.

Элла Рентхейм. Я лишилась своего Эрхарта именно здесь, и она вновь завоевала его. Или еще кто-нибудь. Это ясно видно из его писем, которые он мне пишет время от времени.

Боркман. Так ты не за ним ли и приехала сюда?

Элла Рентхейм. Да, если только это будет возможно!..

Боркман. Это будет возможно, раз ты так непременно хочешь. Ты ведь имеешь на него самые большие, неотъемлемые права.

Элла Рентхейм. Ах! Права, права! Что мне права! Если он не вернется добровольно, он не будет моим всецело. А этого-то одного я и хочу! Я хочу, чтобы сердце моего ребенка было теперь моим, моим всецело, безраздельно!

Боркман. Не забудь, что Эрхарту уже за двадцать. И долго владеть его сердцем ты, конечно, не можешь рассчитывать... Безраздельно, как ты говоришь.

Элла Рентхейм (со скорбной улыбкой). Особенно долго и не нужно.

Боркман. Как? Я думал, что если ты чего добиваешься, так уж на всю жизнь.

Элла Рентхейм. Да. Но это не значит надолго.

Боркман (пораженный). Что ты хочешь сказать?

Элла Рентхейм. Ты ведь знаешь, что я все хвораю последние годы?

Боркман. Разве?

Элла Рентхейм. Ты не знаешь?

Боркман. Нет, собственно говоря...

Элла Рентхейм (с изумлением глядя на него). Эрхарт разве не рассказывал тебе?

Боркман. Нет, говорить-то, я думаю, говорил. Я, впрочем, редко вижу его. Почти совсем не вижу. Кто-то там, внизу... отстраняет его от меня. Понимаешь, отстраняет.

Элла Рентхейм. Ты уверен в этом, Боркман?

Боркман (меняя тон). Конечно, уверен. Так ты все хвораешь, Элла?

Элла Рентхейм. Да, хвораю. А теперь, осенью, мне стало уж так плохо, что пришлось поехать сюда посоветоваться с более сведущими докторами.

Боркман. Ты, верно, уже и советовалась?

Элла Рентхейм. Да, утром сегодня.

Боркман. И что же?

Элла Рентхейм. Они подтвердили мои подозрения, которые я и сама уже давно питала...

Боркман. Ну?

Элла Рентхейм (просто и спокойно). Болезнь моя смертельна, Боркман.

Боркман. Полно, не верь, Элла!

Элла Рентхейм. От этой болезни нет излечения, нет спасения. Врачи не знают никаких средств. Надо предоставить ей идти своим чередом. Остановить нельзя. Разве облегчить немного. И то хорошо.

Боркман. Но ведь это может еще долго протянуться, поверь мне.

Элла Рентхейм. Зиму, вероятно, протяну, сказали мне.

Боркман (рассеянно). Ну да, зима ведь долго тянется.

Элла Рентхейм (тихо). Во всяком случае, довольно долго протянется для меня.

Боркман (спохватившись). Но откуда, скажи на милость, взялась у тебя эта болезнь? Ты, конечно, вела здоровую, правильную жизнь... Откуда же это взялось?

Элла Рентхейм (глядя на него). Врачи говорят, что у меня, верно, были тяжелые нравственные потрясения.

Боркман (запальчиво). Нравственные потрясения! А, понимаю! Это, значит, моя вина!

Элла Рентхейм (со все возрастающим внутренним жаром).

Назад Дальше