В том жизнь моя».
Говорит Асмат: «Сказала мне она: «В том смысла мало,
Чтобы весть о том блуждала. Пусть не знают ничего.
Любит пусть тебя для виду, не вменяя то в обиду.
Он придет, к нему я выйду, встречу должно я его».
Я внимал словам совета. Мне казалось мудрым это.
Та, что солнечного света не пускала в свой покой,
Возникать не давши следу, даровала мне победу,
И дозволила беседу с лучезарною, собой.
Дал Асмат я в награжденье драгоценные каменья.
Кубок злат. Ее реченье: «Нет. Мне пышный выбор дан.
Но промолвлю без пристрастья: уж имею я запястья.
Лишь одно кольцо для счастья я беру, как талисман».
Дева вышла. Свет со мною. И не ранено стрелою
Сердце. С мукой огневою суждено расстаться мне.
Стих пожар. Я вновь с друзьями. Наделяю их дарами.
Смех, вино и шутка с нами. Ликование вдвойне.
9. Сказ о том, как Тариэль написал послание и отправил человека к кхатавам
Человека в Кхатаэти я послал, и строки эти
Начертал я: «В ярком свете царь индийский вознесен.
Власть дана ему от бога. Верный — сыт с ним. А дорога
Непокорных — знать, как строго покарать умеет он.
Брат и царь, внемли веленье. Да не знаем огорченья.
Приходи без промедленья. Не придешь, так мы придем.
И прибудем не украдкой. Тот удел не будет сладкий
Для тебя. Вот зов наш краткий. В теле кровь щади своем».
Вестник отбыл. Я душою снова с радостью живою.
Нестерпимою струею уж не жег огонь меня.
Еще радостей немало мне тогда судьба давала.
А теперь тоска опала. Глянет зверь, уйдет, кляня.
В мыслях было дерзновенье. Применял я мощь смиренья.
Но великой жажды тленье отравляло радость мне.
Я с друзьями веселился. Но не раз тоской затмился.
Против рока возмутился не однажды в тишине.
Как-то под вечер сижу я. Мысль о ней, меня волнуя,
Нежно жжет меня. Не сплю я. Ночь в любви светлее дня.
Вдруг привратник шепчет что-то. В нем и радость и забота.
Возвещает — раб там. Кто-то с тайной вестью до меня.
Раб Асмат. Она писала, что прийти повелевала
Та владычица, чье жало жгло мне сердце лезвием.
Вмиг сняла с меня оковы. Свет ниспал во мрак суровый.
И объятый жизнью новой я пошел своим путем.
В сад вхожу. Уединенье. В сердце чувствую стесненье.
И Асмат мне в утешенье, улыбаясь, говорит:
«Вот, смягчила я угрозу. В сердце вынула занозу.
Подойди, увидишь розу. Не увядшая горит».
Под волшебным балдахином, где огонь шел по рубинам,
С ликом прелести единым, восседала там она.
Словно вышнее светило. Очи черны, как чернила.
На меня свой взор стремила, лучезарна, как весна.
Зачарованный, стоял я. Слова ласкового ждал я.
И увы, не услыхал я от прекрасной ничего.
Вот к Асмат она блеснула. Та мне на ухо шепнула:
«Уходи!». Душа вздохнула. Пламя было вновь мертво.
За Асмат иду, вздыхая. Скрыла все завеса злая.
И судьбу я обвиняя, молвил: «Вспыхнул в сердце свет.
Было нежное стремленье. И вдвойне опустошенье
В этой муке разлученья. Больше радости мне нет».
Через сад идем мы двое. Слово мне Асмат такое:
«Не печалься, будь в покое. Для тревоги дверь закрой.
И открой для ликованья. Застыдилась, и молчанье
Было скрытое признанье. Оттого была такой».
Я сказал: «Сестра, мятежен мрак души. Бальзам твой нежен.
Чтоб я не был безнадежен, часто вести посылай.
И не делай перерыва. Сердце будет тем счастливо.
Лишь водой живится ива. Влагу жизни не скрывай».
На коня вскочил, и еду. Скорбь — за мной, как бы по следу.
Слезы празднуют победу. Я в постель, и нет мне сна.
Был как цвет я на долине. Был в кристалле и рубине.
Стали щеки густо-сини. Ночь — желанна лишь она.
Вот пришли из Кхатаэти. Я уж думал об ответе.
Были дерзки люди эти. Принесли ответ такой:
«Не трусливы мы сердцами.
Мы за крепкими стенами.
Царь твой вздумал править нами? Иль он властен надо мной?»
10. Послание, написанное ханом кхатавов в ответ Тариэлю
Вот слова того дерзанья: «Царь, чье слово — приказанье,
Я, Рамаз, пишу посланье к Тариэлю. Я дивлюсь.
Как послал ты слово зова мне, кто есть племен основа,
Если мне напишешь снова, я прочесть не потружусь».
Я велел созвать дружины. И явились властелины
От границ. Как строй единый, вышних звезд сошлись войска.
Силы Индии могучи. Отовсюду шли, как тучи.
Дали воинов мне кручи, горы, долы и река.
Шли они без промедленья. Осмотрел я их скопленья.
Все в порядке, всюду рвенье. Души, полные огня.
Словно лес восстал зеленый. Чудо видеть эскадроны.
Кони ржут. Горят попоны. Хваразмийская броня.
Поднял царское я знамя. Черный с красным. Рдеет пламя.
Я с несчетными войсками должен завтра выйти в путь.
Сам я плачу и тоскую. На судьбу пеняю злую.
Как увидеть мне златую? Словно камень пал на грудь.
Полон я тревоги жгучей. Слезы льют, как ключ кипучий.
О, судьба, меня не мучай. Сердце ранено мое.
Вот какой мой рок злосчастный, говорил я в пытке страстной.
Я коснулся розы красной, — я не мог сорвать ее.
Раб пришел. Случилось диво. Сердце стало вновь красиво.
От Асмат слова призыва. Проблеск в сумраках борьбы.
Говорило то посланье: «Солнце кличет. Будь в сияньи.
Это лучше, чем рыданье о деяниях судьбы».
Скорби мрачной и суровой засветился свет мне новый.
К дверце я пришел садовой. Сумрак был и тишина.
Там Асмат меня встречала, улыбалась, привечала:
«Лев! Ты мучился немало. Смело, ждет тебя луна».
Я вошел для счастья часа. Весь чертог одна прикраса.
Над террасою терраса. Свет луны был блеск вполне.
Под завесою, в сияньи, и в зеленом одеяньи.
Призрак, тонкий в очертаньи, так она явилась мне.
Я вошел. Взглянул забвенно. На краю ковра смиренно
Я стоял. А в сердце пленно утихал поток огня.
До подушки стан склоняя, блеском солнце затеняя,
Лик свой спрятала златая, быстро глянув на меня.
До Асмат ее веленье: «Амирбару знак почтенья».
Сесть велит, и для сиденья, вот подушка мне дана.
Сел. А сердце было радо, после грусти, силы взгляда
Нежит то, что счастью надо. И сказала мне она:
«В тот последний раз без слова ты отпущен был. Сурово
Это было. Точно злого зноя принял в поле цвет.
И нарцисс засох на камне. Грусть твоя была видна мне.
Но стыдливость суждена мне. В том девический завет.
Пред мужчиною сиренье, это — наше назначенье.
Но молчать про огорченье — быть с бедою вдвое злой.
На лице была улыбка. Но, как горькая ошибка,
В сердце скорбь дрожала зыбко. Я послала за тобой.
Мало знали мы друг друга. Больше не было досуга.
Но клянусь я, что супруга я твоя во днях.
Клятва — с силой неуемной. Если ж буду вероломной,
Да сравнюсь с землею темной, и не буду в небесах.
В путь. Узнай кхатавов в беге. Есть в победе много неги.
Соверши свой набеги. Битва кличет, — так в нее.
Без тебя я в мленьи сонном. Сердце мне свое, пронзенным,
Ты отдай неразделенным. А возьми взамен мое».
«Этой радостью вечанный, незаслуженной, нежданной,
Буду, духом необманный», — я промолвил, — «весь я твой.
Темен был, но светит чудо. Этот божий свет — оттуда.
Буду я твоим, покудаь лик не будет скрыт землей».
И на книге клятв мы клялись. Оба сердцем обещались.
Так слова ее слагались, в подтверждение любви:
«Да пошлет мне бог кончину, если я к тебе остыну.
Все тебе как властелину. Ты меня своей зови».
Я стоял пред ней мгновенья. Нежны были все реченья.
Мы в минуте развлеченья ели сладкие плоды.
И потом, проливши слезы, я ушел от нежной розы.
Унося лилейно грезы, отошел я от звезды.