В сердце смелых восхваленья — за труды вознагражденье.
Те мне шлют благословенья, этим хочется обнять.
Благородные, которым был как сын я, дружным хором
Хвалят, видно было взорам, как мечом кладу печать.
Разослал солдат я всюду. Принесли добычи груду.
Этой битвой горд пребуду. Кровью выкрасил простор.
Кровью тех, кто смерть мне тщился дать. У врат градских не бился.
Каждый город мне открылся, отодвинув свой запор.
Говорил царю Рамазу: «То, что скрыто, видно глазу.
Так оправдывайся сразу, если ты попался в плен.
Открывай свой твердыни. Все сочти их в длани ныне.
А не то, в твоей кручине, счет сочту твоих измен».
Отвечал Рамаз: «Моею волей больше не владею.
Чрез тебя лишь власть имею. Пусть придет ко мне скорей
Из моих любой властитель. В замках каждый охранитель
Будет знать, кто победитель. Замки все в руке твоей».
Словно ветер по долине, власть моя стремилась ныне.
Были отданы твердыни, все, их сколько там ни есть.
Вражьих всех вождей собрал я, и раскаяться им дал я
А сокровищ сколько взял я? Столько, столько, что не счесть.
Так, мои твердыни эти. Я прошел по Кхатаэти.
В изобильи, в самоцвете, открывалась мне казна.
Тем, что мне ключи вручили, я сказал: «Без страха, в силе,
Будьте. Чаша изобилии мной не будет сожжена».
Чтоб отметить клад от клада, самоцветы, радость взгляда,
Много времени бы надо, много взял сокровищ я.
Я нашел покров чудесный, был он видом как небесный,
В нем состав волшебно-тесный был как твердая струя.
Ни с ковром он, ни с парчою был несходен, но волною,
И цветною, и стальною, полюбился очень мне.
Взял я эту ткань оттуда. Всяк, кто глянет, молвит: «Чудо».
Цвет ценнее изумруда, закаленного в огне.
Это в дар для той лучистой, кто мне светит в жизни мглистой,
Как светильник золотистый. Из отборного, что есть,
Для царя в родные страны потянулись караваны.
И как дух цветов медвяный — чрез дары благая весть.
11. Послание Тариэля к царю индийскому, когда он победил кхатавов
Написал царю посланье: «Царь, судьба нам шлет даянья,
А кхатавам наказанье за измену и беду.
Знай из вести замедленной — самый царь их полоненный.
Я, добычей нагруженный, много пленных приведу».
Жив закон, в порядке сила. Так добычи много было,
Что верблюдов не хватило. На быков я грузы клал.
Добыл чести я и славы. Были сломлены кхатавы.
Через бранные забавы получил, чего желал.
Царь кхатавов оробелый был в индийские пределы
Приведен рукою смелой. И отец приемный мой
Возносил мне восхваленья. Тем хвалам, что вне сравненья
Да не будет повторенья. И как врач он был со мной.
Все ли сказывать я стану? Он осматривал мне рану.
А потом повел к майдану. Площадь вся была в шатрах.
Кто хотел, вступал в беседу. Зван был к царскому обеду.
Говорил он про победу. Свет горел в его глазах.
Эту ночь мы без печали веселились, пировали.
Утром в город путь держали, удаляясь от шатров.
Царь сказал: «Пусть радость славы явят пленные кхатавы.
Да придет их строй лукавый пред лицо моих бойцов».
Тут для первого я раза, в исполнение наказа,
Привожу царя Рамаза. Ласков был ему прием.
Царь встречает как родного. Об измене ни полслова.
Если храбрость не сурова, доблесть высшая есть в том.
Час не малый, час пристойный, с ним он был в беседе стройной.
Если ток течет спокойный, он не роет берега.
А с зарею, в миг свиданья, слово молвил состраданья: —
«Наложу ли наказанье на сраженного врага?»
Я дерзнул сказать: «От бога милосердья к грешным много.
Так и ты суди не строго пораженного его».
Царь сказал ему: «Прощенье — для проступка заблужденье.
Но уж только повторенья чтобы не было того».
Взяв стократно сто драхани, и кхатаури, и дани
Как парча, и шелк, и ткани, где главенствует атлас,
Он ему, с толпой придворных, дал как дар одежд узорных.
И без всяких слов укорных был отпущен царь Рамаз.
От склоненного кхатава — благодарность, честь и слава.
«Богом я клянусь, лукаво поступил я пред тобой.
Но убей меня, коль вдвое совершу еще такое».
С этим отбыл он в покое, взявши всех своих с собой.
Минул час седой рассвета. От царя письмо привета.
Так гласило слово это: «Я с тобой был разлучен.
Уж три месяца томленья. На охоте развлеченья Я не знал.
На приглашенье приходи, хоть утомлен».
Я наряд надел не темный, и в чертог пришел приемный.
Встречен был толпой огромной, целой стаей соколов.
Царь как солнце. В блеске взгляда — сердца видится услада.
Вид меня — ему отрада. Я служить ему готов.
Он шепнул царице тайно, — я узнал о том случайно, —
Что ему необычайно мил вернувшись я с войны.
«Тариэль — одно сиянье. В нем и темному сверканье, —
Молвит, — мы его желанья тотчас выполнить должны».
Вот решение какое принял я: он побыл в бое.
Пусть же тот, чей стан — алоэ, кто как солнце скрыл в лице,
Знает также путь к отрадам, и с тобой увидит рядом
Деву-розу с царским взглядом. Встретьте обе нас в дворце.
Целым выводком орлиным, по холмам и по стремнинам,
По равнине и долинам, чтоб зверей в бегу настичь,
Мчались весело мы с псами, забавлялись соколами,
Не играли мы мячами, дважды подняли мы дичь.
Чтоб мои увидеть чары, шли толпами на базары.
Те, кто юны, те, кто стары, на меня смотрели с крыш.
Я, в нарядах с бахромою, розой бледной был с росою,
Млели все, пьяняся мною, — то не ложь, а правда лишь.
Я надел покров богатый, у кхатавов с бою взятый.
Каждый, блеском чар объятый, от меня с ума сходил.
Вот мой царь с коня спустился. Мы в дворце. Там лик светился
Солнцесветлой. Я смутился. Задрожал в упадке сил.
Облечен был стан прекрасный пышной тканью желто-красной,
Строй был дев за ней согласный, — словно воды в берега.
Влились, ток мягча разлива. Рдели розы щек красиво.
Заревого свет отлива, и коралл, и жемчуга.
Я стоял там. Стройно тело. Но одна рука висела
На повязке. Поглядела тут царица на меня.
С трона быстро восставала, и как сына целовала.
«От тебя твой враг, — сказала, — побежит как от огня».
Я царями был уважен, рядом с ними был посажен.
Против — солнце. Лик тот важен и прекрасен был в огне.
Мы почти сидели рядом, мы тайком менялись взглядом.
Весь я отдан был усладам. Жизнь без них отрава мне.
Начат пир. Все время наше. В бирюзовой пышной чаше
Свет вина. И в цвете краше по лазурному рубин.
Ликованье вне сравненья. От царя — постановленье:
«Не уйдет без опьяненья с пированья ни один».
Был я радостен в избытке. В том причина не напитки.
Золотые в сердце слитки и расплавленная медь.
В сердце я смирял пожары, молний пламенных удары.
Сколь пленительны те чары — на любимую глядеть.
Песни звонкие звучали. Вдруг певцы все замолчали.
Царь велел. Ему внимали. Молвил: «Сын мой Тариэль.
Мы ликуем в упоеньи. Враг наш в тяжком пораженьи.
Ты как светоч в вознесеньи. Твой удар доходит в цель.
Ты склонять не должен вежды. На тебя всех нас надежды.
Нужно б дать тебе одежды, но нельзя снимать твоих.
Твой наряд — наряд прекрасный. И зарей горишь ты ясной.
Славой светишь полновластной. Сто богатств — имеешь их».
Вновь, веселый, он садится. Пьют вино и песня длится.
Арфы нежный звон струится. Веселится пенье лир.
В мгле закатной огневицы отошли к себе царицы.
К краю сна зовут ресницы. Тут уж больше пир не пир.
Ночь идет, ведет туманы. Встали мы. Долой стаканы.
Мы и так довольно пьяны. Вот я в комнате своей.