Ну, а теперь повтори, что я тебе говорил о заряженных ружьях? Хорошенько подумай и не ошибись – иначе мне придется снова хорошенько огреть тебя, чтобы мозги получше работали". Я подумал – недолго, у дедуси была тяжелая рука – и ответил: "Никогда не верь на слово, когда тебе говорят, что ружье заряжено". "Правильно, – согласился он. – Запомни на всю жизнь и придерживайся этого правила, иначе долго не проживешь".<Этот случай слишком не ясен, чтобы быть вымышленным. См. Энциклопедию Говарда: "Древнее вооружение, огнестрельное стрелковое оружие".>Айра, я запомнил это на всю жизнь – и не забывал даже тогда, когда такое оружие вышло из употребления, чем неоднократно спасал себе жизнь. А потом он велел мне заряжать и сказал: "Вуди, спорим на полдоллара – у тебя ведь найдется полдоллара?" У меня было много больше, однако мне уже доводилось с ним спорить, поэтому я сказал, что у меня только четвертак. "Хорошо, – сказал он, – тогда спорим на четвертак – в кредит я не спорю, – что ты выстрелишь даже мимо мишени, не говоря уже о яблочке".
Потом он положил в карман мой четвертак и показал, что я сделал не так. На сей раз, прежде чем он закончил, я сумел сам сообразить, что нужно делать с ружьем, и теперь уже сам предложил ему пари. Он расхохотался и велел радоваться, что урок обошелся мне так дешево. Передай, пожалуйста, соль.
Везерел исполнил просьбу.
– Лазарус, если бы мне удалось сосредоточить вас на воспоминаниях – о вашем деде или ком угодно, я не сомневаюсь, что нам удалось бы узнать бездну всяких интересных вещей, не важно, считаете вы их мудростью или нет. За эти десять минут вы сформулировали с полдюжины основных житейских истин... правил – назовите их, как хотите – причем явно непреднамеренно.
– Например?
– Скажем, что большинство людей учится на опыте...
– Даю поправку. Айра, большинство людей не способны использовать чей-либо опыт, не забывай о силе человеческой тупости.
– Вот вам еще один пример. Кроме того, вы сделали парочку замечаний относительно тонкого искусства лжи... нет, скорее даже три – помните, вы сказали, что ложь не должна быть изощренной. Вы сказали также, что вера преграждает путь познанию, и еще что-то о том, что, только разобравшись в ситуации, можно справиться с ней.
– Я не говорил этого... впрочем, не исключаю.
– Я обобщил ваши слова. Вы сказали, что не плевали против ветра...
Что в обобщенном виде означает: не предавайся мечтаниям, обратись лицом к фактам и поступай соответствующим образом. Впрочем, я предпочитаю вашу формулировку – она сочнее. А также: всегда плутуй, играя в карты. Я уже много лет не играл в них, однако смог предположить, что это значит: не пренебрегай доступными тебе способами увеличения шансов на успех в ситуации, определяемой случайными событиями.
– Хмм. Дедуся сказал бы: не пустословь, сынок.
– Добавим к прочему: плутуй, играя в карты, улыбайся, когда проигрываешь, и не пустословь. Если только на самом деле это не ваша собственная фраза.
– Нет, тоже его. По-моему. Черт побери, Айра, через столько лет трудно отличить истинное воспоминание от воспоминания о воспоминании об истинном воспоминании. Так всегда бывает, когда ты вспоминаешь прошлое.
Редактируешь его и перекраиваешь – чтобы сделать благопристойным...
– Вот и еще одна...
– Умолкни. Сынок, я не хочу вспоминать о былом – это признак старости. Младенцы и дети живут в настоящем времени – в "сейчас". Достигнув зрелости, человек предпочитает жить в будущем. В прошлом обитают лишь старцы... этот признак и заставил меня уразуметь, что я прожил уже слишком много. Я обнаружил, что все больше и больше размышляю о прошлом – и меньше о настоящем, не говоря уже о будущем. – Старик вздохнул. – Так я понял, что стар. Чтобы прожить долго – тысячу лет, скажем – нужно ощущать себя сразу и ребенком, и взрослым.
Думай о будущем, чтобы быть к нему готовым, – но без тревоги. И живи так, словно завтра должен умереть, и встречай каждый новый рассвет, словно день творения, и с радостью живи в нем. И не думай о прошлом. А тем более не сожалей о нем. – На лице Лазаруса Лонга проступила печаль. Потом он вдруг улыбнулся и повторил: – Не жалей. Выпьем, Айра?
– Полбокала. Благодарю вас, Лазарус. Если вы все же решились умереть в ближайшее время – никто не смеет оспаривать вашего права – почему бы тогда не вспомнить сейчас о прошлом? Почему бы не облагодетельствовать своими воспоминаниями потомков? Это ваше наследие куда более ценно, чем состояние.
Лазарус поднял брови.
– Сынок, ты начинаешь докучать мне.
– Прошу прощения, сэр. Разрешите откланяться?
– Заткнись и сядь на место. Мы же обедаем. Ты напомнил мне одного... Знаешь, в Новой Бразилии жил один тип, который все скорбел по поводу тамошнего обычая серийного двоеженства, однако старательно следил за тем, чтобы одна из его жен была домохозяйкой, а другая красавицей, так что... Айра, с помощью этой штуковины, которая нас слушает, можно собрать воедино отдельные заявления и составить из них некий меморандум?
– Безусловно, сэр.
– Хорошо. Не важно, как этот хозяин поместья – Силва, да, по-моему, его так и звали, дон Педро Силва – не важно, как он выкрутился из положения. Хочу только заметить, что, когда ошибается компьютер, он с еще большим упрямством, чем человек, цепляется за собственные ошибки. Если я подумаю подольше, то, может быть, и сумею подыскать для тебя какие-нибудь жемчужины мудрости. Точнее, стекляшки. И тогда не придется загружать машину скучными историями о доне Педро и его женах. Значит, ключевое слово...
– Мудрость?
– Иди и вымой рот с мылом.
– И не подумаю. Быть может, подойдет "здравый смысл", старейший?
– Это, сынок, понятие противоречивое. Смысл не может быть здравым. Пусть будут "Заметки" – записная книжка, куда я могу занести все, что запомнилось, все, что достойно упоминания.
– Отлично! Можно немедленно внести изменения в программу?
– Ты можешь сделать это отсюда? Я не хочу прерывать наш обед.
– Это очень гибкая машина, Лазарус. Она является частью той, с помощью которой я правлю планетой... по мере моих слабых сил.
– В этом случае, я полагаю, что ты можешь завести в ее память дополнительный контур, отзывающийся на ключевое слово. Возможно, я захочу заново перебрать искрящиеся шедевры собственной мудрости – дело в том, что универсальные положения лучше всего воспринимаются в форме, обращенной к конкретному времени... Иначе зачем политикам писатели-невидимки?
– Писатели-невидимки? Признаюсь, мой классический английский небезупречен: это выражение мне не знакомо.
– Айра, не надо рассказывать мне, что ты сам пишешь собственные речи.
– Лазарус, я не произношу речей. Никогда. Только отдаю приказы и очень редко пишу отчеты, предназначенные для попечителей.
– Поздравляю. Но могу поспорить – на Счастливой писатели-невидимки есть или вот-вот появятся.
– Сэр, я немедленно заведу этот контур. Дать латинский алфавит и произношение двадцатого столетия? Вы будете диктовать на этом самом языке? – Если только бедная невинная машина не переутомится. В противном случае могу прочитать по фонетической записи.
– Сэр, это очень гибкая машина, она и научила меня говорить на этом языке, а еще раньше – читать на Нем. – Хорошо, пусть будет так. Только распорядись, чтобы она не правила мою грамматику. Хватит с меня и редакторов-людей. От машины я подобной наглости не потерплю.
– Да, сэр. Минуточку... прошу прощения. – И, перейдя на новоримский диалект галактического, исполняющий обязанности подозвал высокого техника. Вспомогательное печатное устройство установили раньше, чем беседующие успели допить кофе.