– Напишите Анне Маныг! Люди! – Она обернулась назад. – На наши деньги, которые мы платим в виде налогов, ежегодно, варварски уничтожаются бездомные кошки и собаки! Наш народ… – охрана магазина пробивалась через очередь людей, ожидающих автографа, – …всегда отличала способность сопереживать… – Двое мужчин в форме цвета хаки взяли женщину под руки. – …Я спасаю собак на улице! – Она вырывалась, ее тащили к выходу. – …Дайте мне оставить свои стихи! – Она упала на пол, ее подхватили, она размахивала белой папкой с зелеными шнурками. Кто-то из очереди поднял эту папку, через молодого человека в очках ее передали мне. Я завязала зеленые тесемочки.
Женщину увели.
– Подпишите Люсе, это моя невеста. Она вас очень любит.
Я улыбнулась ямочкам на его щеках. «Люсе, у которой такой милый молодой человек. Любви!»
Позвонила ему из машины.
– О! Привет, привет!
– Привет. Хотела тебе анекдот рассказать, очень смешной…
– Давай! Анекдот так анекдот, не вопрос
– Я его забыла…
– Тоже смешно. Ты где?
Я была на Лубянке, он – на набережной. Уже через десять минут он пересел в мою машину.
– А что, если нам поесть рыбы? – предложил он, оглядываясь в моем салоне. Розовые мишки на присоске не висели на моих окнах, и даже дезодорант-елочка не болтался на зеркале.
Он удовлетворенно улыбнулся, только когда заметил фиолетовые туфли на заднем сиденье. Они валялись каблуками в разные стороны как раз рядом с белой папкой. С зелеными тесемками.
Он позвонил в «Паризьен».
Все зарезервировано.
– Я попробую через справочную.
Набрала 101-2222. Они там меня знали. Даже номер телефона не переспрашивали. Удобно.
– Девушка, пожалуйста, – попросила я, – скажите им, что прямо очень, очень есть хочется! А вкусно – только у них.
– Сейчас перезвоню. На сколько человек?
– На двоих.
Она перезвонила через минуту.
– Они нашли маленький столик на двоих в центре зала, – гордо сообщила я Александру.
– А что, раньше его не было видно?
Мы заказали черную треску и бутылку «Тегге di Franciacorta Chardonnay» 2003 года от Cardel Bosco.
– Ну, что случилось? – Александр ласково посмотрел на меня и снова стал Пухом.
– Все смотрят, – вздохнула я.
– Что?
– Ну, все смотрят. Вон, даже официант стоит и пялится на меня.
– А ты не обращай внимания.
Как же не обращать внимание, если я жую, а меня все разглядывают? Я, даже когда маленькая была, ненавидела, когда на меня смотрели. Знаешь, как это: «Ой, посмотрите, какие у нее миленькие косички!» Я готова была сквозь землю провалиться!
– А ты на меня смотри, а не по сторонам.
– А у тебя такое было? Ты ведь звезда телевидения?
– Было…
– И как ты? Тебя это раздражало?
– Когда девушки смотрели?
– Ну, да, тебе-то что…
– Шучу. Представь себе, что мы – одни. Во всем ресторане. Представила?
– Вроде да.
– И как?
– Романтично.
– И не отводи от меня взгляда.
– Как будто я перед этим официантом притворяюсь.
– Да улыбнись ты ему уже!
Улыбнулась.
Подействовало.
Мы остались одни.
Мы говорили обо мне. И мне это нравилось. Он обращал внимание на мелочи. Оказывается, у меня изящный поворот головы (кто скажет, что это – мелочь?) и у меня длинные пальцы. Не играла ли я в детстве на фоно? Нет. А он играл. А чем он сейчас занимается? Он? Да так, ничем… Он заметил, что, когда я уставшая, я всегда подбираю волосы в хвост. Неужели? Не замечала. Он совсем не хочет говорить о себе. А не работать? Не скучно? Скучно работать так, как ему предлагают. Неужели нет ни одного интересного проекта? Он же профессионал? Ну… есть одно… Только не Москва. Краснодарский край.. Его приглашают туда, поднять местное телевидение…
– Но это же здорово? – спрашиваю я.
– Здорово, – соглашается он, совершенно без энтузиазма,– только надоело мне это все™ смысла не вижу…
– Ты не гибкий, – говорю я. – Я про тебя в Интернете читала.
– Не гибкий? – улыбается он, как всегда, немного двусмысленно. – Ну, я же мужчина.
Он довел меня до калитки за руку. Моя рука чувствовала себя в его руке как в норке. Тесной, уютной норке.
Дома открыла папку с зелеными шнурками. Стихи.
Осторожно прочитала:
Закрыла. Покачала папку в руке.
Выбросила.
– Что это ты сидишь тут, в потемках? – Неожиданно появилась моя мама. Обычно в такое время она уже спит.
– Так… уже спать иду. У вас все нормально?
– Да. Папа приезжает с дачи, так что мы еще у вас несколько дней побудем. Антон по Дедуле соскучился. Если ты не против.
– Ну конечно, не против. Спокойной ночи. Я так устала сегодня.
– От интервью?
Я обернулась:
– И от интервью тоже.
Вспомнила про деньги, вернулась на кухню. Первого числа каждого месяца я оставляю родителям деньги.
Мама читала стихи из белой папки.
Я посмотрела на помойное ведро. Все время забываю его закрыть.
– Мам, вот деньги на ноябрь.
Она не поднимала голову от аккуратного ряда машинописных четверостиший.
– Пока.
– Стихи пишешь? А чего выбрасываешь? Не взяли их?
Я минуту молчала.
– Мам, это не мои стихи. Я пошла спать.
– Если ты не хочешь со мной разговаривать, совсем не обязательно давать мне деньги.
– Мам, ну при чем тут деньги? Я вернулась.
– При том. Как будто откупаешься.
– Мам, ну что ты говоришь? Я действительно устала… Я же с утра…
– А в машине ты час сидела с мужчиной, ничего, а как со мной поговорить.» Ладно! Я пошла спать!
– Мам, ну, просто ты про стихи меня спросила… как ты могла подумать, что это – мои? Ты мою книгу прочитала?
– Отец прочитал, я тебе говорила, ему очень понравилось. А у меня – давление, я могу только телевизор смотреть, да и потом, я не думала, что тебя интересует мое мнение.
– Мама! Если бы это были мои стихи, разве можно было бы так просто сказать: «Не взяли?» Мам?
– Все. Ты кричать начала, опять я что-то не то сказала… я лучше спать пойду… Спокойной ночи.
Во двор вышла луна.
Она нагуливала аппетит. Она поправлялась.
Разухабисто зазвонил телефон.
Алик.
– Алик! – кричу я. – Ты где?
– Во Флоресе. Я приехал сюда на школьном автобусе. Ты бы его видела – чемоданы на крыше, весь разрисован всякой дрянью. Аборигены с нечищеными зубами – улыбаются.
– И куда ты дальше?
– Ты знаешь, здесь при въезде спрашивают, не везешь ли фрукты…
– Ты не вез?
– Ну конечно, у меня в руке оказался этот долбаный банан!
– И что?
– Ничего. Они показали мне дорогу майя. Я доберусь по ней до реки Усумасинта.
– Здорово.
– Я тебе позвоню еще. Ты никуда не летишь?
Иногда я не сплю.
Не то чтобы я мучилась бессонницей. Мы с ней просто лежим рядом, держась за руки. Как старая супружеская пара, чья страсть поседела и облысела.
Я слушаю, как громко бьются друг о дружку тучи и дом обливается дождем
Я вижу, как заря скользкой змеей впивается в землю.
И мне кажется, что что-то такое же большое, как осень, наполняет мое сердце – это тихая свобода, это счастье – просто быть.
Я закрываю глаза и сплю сладко – как плюшевый зайчик в объятиях ребенка.
Мой сын сказал, что я завилась, как улитка. Это про мою прическу.
Я веду его в садик. Первый раз – сама. Он за неделю уже там ко всему привык и теперь по-хозяйски, выставив вперед свою маленькую ручку, демонстрировал мне игрушки, свой шкафчик, свою подружку и мальчика по имени Петя Платочкин.
Когда я была маленькая, у нас в семье был матриархат. По старшинству. Поскольку бабушка умерла совсем рано, главной, сколько я себя помню, была мама. Еще был папа. Но он даже не был вторым. Он просто был. И была я.
Раз в полгода была вторая бабушка с Волги.
В нашей семье все любили то, что любила мама. Любили искренне. Потому что очень любили маму.
Каждый день она приходила с работы – мама работала младшим научным сотрудником в исследовательском институте – и рассказывала о том, как Василий Петрович или, например, Петр Васильевич снова сделал ей комплимент. А Ольга Викторовна или, например, Ольга Федоровна снова ахнула, увидев ее новое платье.
Я, когда была маленькая, так и представляла себе мамину работу: идет она по коридору, а все вокруг млеют от ее красоты и посылают ей воздушные поцелуи, А когда я училась в школе и летом ей надо было брать (уж не помню, где они тогда все это брали) для меня путевки в ведомственные лагеря, я помню ее счастливые глаза, когда за ужином она, вздыхая, жаловалась нам с отцом на то, что ей снова не верили, что у нее уже есть дети. И что эти дети – я то есть – уже учатся в школе.
– Все думают, что ты моя сестренка! – сообщала мне мама, окидывая меня оценивающим взглядом. – Так что ты не «мамкай», пожалуйста.
Я сама подолгу рассматривала себя в зеркало.
Говорили, что у нас с мамой одинаковые глаза: я щурила их перед тем, как засмеяться, совсем как она. Но, думаю, это из-за того, что я подолгу репетировала дома, перед зеркалом, закрывшись в ванной.