Вспомнилось, как увидела в своей маленькой келье бледную, заплаканную Ларису в черном шифоновом шарфике с нелепой бледно-зеленой каймой по краям и страшной вестью. Шла третья седмица — Крестопоклонная — Великого поста, и послушница усердно молилась о всех, оставленных в мирской жизни, а особенно о своем муже, благодарила Господа за дарованную дважды жизнь, просила прощения за грехи, молила продлить дни тем, кого любила и оставила. Почему Господь не внял ее мольбе?! Но разве могла знать заново рожденная тогда, шесть лет назад, что бесценный жизненный дар не передаривается, а слепое поклонение паче гордыни? Только теперь ей открылась простая, но вечная истина: капли-жизни, среди которых и ее, должны наполнять чашу Господнего терпения не жертвенностью — любовью, не страданием — радостью. Только тогда не прольется чаша эта. И она, Василиса Поволоцкая, чудом выкарабкавшаяся из смертельной болезни и отмолившая исцеление шестью годами, никогда не отравит свою каплю унынием и безверием. Она не сдастся! Обязательно найдет выход — сама, без помощников. Как говорится, кто живет с разумом, тому и лекарь не нужен.
Сбоку послышались короткие автомобильные гудки и знакомый голос окликнул:
— Василиса!
У тротуара притормозила машина, и из белых «Жигулей», расплываясь во весь рот, на нее смотрел доктор Яблоков, Яблочко, Сергей Сергеич — собственной персоной. Профессор медицины, безнадежно влюбленный в нее шесть лет назад и вытащивший ее со своим другом-физиком с того света.
— Василиса, я уже несколько минут сигналю, но никак не могу пробиться в зону твоего внимания. — Он открыл дверцу. — Садись, быстро, здесь остановка запрещена. И командуй: куда бы ты ни направлялась, я довезу тебя. Ты не представляешь, как рад тебя видеть!
— Представляю, — ответила она, устроившись рядом, — потому что видеть тебя тоже очень рада. Здравствуй, Сережа!
— Правда?! — обрадовался, как мальчишка, сдержанный профессор. — Здравствуй, Василиса! Прости за банальность первого вопроса после стольких лет, но эскулап во мне — диктатор. Как себя чувствуешь?
— Хорошо, — улыбнулась Васса.
— Мог бы и не спрашивать, зануда, верно? — пошутило медицинское светило. — Давно в Москве?
— Второй день.
— Навсегда или на время? — осторожно спросил.
— Навсегда.
— Послушай, Василиса, — просиял он, — пожалуйста, окажи мне честь, отужинай со мной. В Москве сейчас появляются уютные маленькие ресторанчики, я знаю один из них. Приглашаю, тебе должно понравиться. У них шеф-повар — грузин, хачапури — стон, а сациви — истома, — совращал старый друг, — ты же любишь грузинскую кухню! Поговорим о жизни, ведь столько лет прошло. Поделимся друг с другом шестилетними событиями. Я очень рад тебя видеть, правда! — И ловко перехватил правой рукой руль, сворачивая в переулок; на безымянном пальце сверкнул тонкий золотой ободок. Профессор Яблоков поймал ее взгляд. — Помолвлен. Через три месяца идем в ЗАГС. — Помолчал и тихо добавил: — Я не мог забыть тебя пять лет.
— Сережа, поздравляю! И искренне желаю счастья. — Никакой реакции. — У нас бы все равно с тобой ничего не сложилось, Сереженька. Я очень любила Влада.
— Почему «любила»?
— Он умер. Четыре года назад.
— Прости, не знал. Прими мои соболезнования. Влад был настоящий мужик.
Машина плавно остановилась у кромки тротуара в тихом переулке, где молодая остроносенькая листва беспечно приплясывала под дуду легкого ветерка. Васса невольно засмотрелась на зеленых плясунов.
— Василиса, выслушай меня, пожалуйста. Соглядатай прекратила слежку за вертлявой флорой.
— Василиса, — Яблоков задумчиво уставился на майский куст сирени, — я был очень в тебя влюблен, ты знаешь. — Он вдруг замолчал. Молчала и она, ожидая продолжения. — Влюбленность не успела перерасти в любовь. Ей помешала болезнь.
И все отступило перед страхом тебя потерять. В прямом смысле слова. — Сергей говорил короткими рублеными фразами и, не отрываясь, смотрел перед собой в лобовое стекло, как будто видел в изогнутых ветках что-то очень важное, сокровенное, открытое только ему одному. — Мы победили тогда. Вместе. Но ты все-таки ушла, слава богу, живой. — Слова выстраивались в предложения, не доказывая, не убеждая. И голос был спокойным. Только пальцы крепко держались за руль да побелели на них костяшки. — Судьба распорядилась всем, как сочла нужным. Но я тебя очень прошу, — он повернулся наконец к ней лицом и, глядя прямо в серые глаза, тихо попросил: — не позволяй мне уйти из твоей жизни. Я очень искренне и с большим уважением к тебе отношусь. Друзьями разбрасываться не пристало. А я твой друг и очень надеюсь, что ты понимаешь это.
Она ласково прикоснулась к побелевшим суставам:
— Спасибо, Сережа. Отвези меня, пожалуйста, к Ларисе.
Дверь открылась сразу, после первого звонка, и на пороге проявилась молодая девушка лет семнадцати. Густые пепельные волосы, небрежно сколотые сзади, торчали на макушке забавным петушиным гребешком. Огромные карие глаза придавали лицу трогательное выражение беззащитной лани. Глаза перепевали брови: они не тянулись — разлетались к вискам, словно пряталось там от чужого взгляда что-то очень интересное. Высокие, округленные молодостью скулы обтягивала тонкая кожа, с ее нежностью спорили губы — свежие и аппетитные — будто Вассины фирменные пирожки-лепестки из духовки. Надменно торчал точеный носик. Длинные стройные ноги утопали в больших, не по размеру, шлепанцах, изящная фигурка пряталась в нелепом пестром балахоне: то ли домашнем халате, то ли стильном блузоне. Васса подотстала от моды и дать точное определение одеянию девушки не смогла. «Живая картина, чудо!» — любуясь ею, решила она. Чудо улыбнулось и отступило в сторону.
— Здрасьте, теть Вась! Проходите! — раскрылись розовые лепестки.
— Ты меня помнишь, Настя?! — обрадовалась гостья.
— Конечно, я же…
Фразу не дала закончить хозяйка, выскочившая в прихожую. Глядя на нее, сразу становилось понятно, что оригинал — эта женщина, а девушка — копия, выполненная, безусловно, мастерски, но дальтоником. Это подтверждали глаза: на оригинале их цвет был зеленым, на копии — темно-коричневым, с медовым оттенком. Знаток живописи мог бы различить и почерк художников. Линии подлинника — плавные, краски — пастельные, в то время как манера письма копииста отличалась сочностью цветов и резкостью мазков. Да еще, пожалуй, пропорции не соблюдены: копия повыше. Вот и все! В остальном — сходство идеальное, даже макушки обеих одинаково венчали забавные хохолки. «Картина» всплеснула руками и упала прямо на «искусствоведа».
— Васька, солнце мое, как хорошо, что ты пришла пораньше! Как я соскучилась по тебе! Боже мой, целых шесть лет! Как можно столько не видеться! Черт побери, ну почему мы опять должны расстаться?! — Ее обычно сдержанная, скупая на внешние эмоции, холодноватая подруга причитала, как деревенская баба, и все никак не могла оторваться от Вассы.
— По капусте да по кочану! — пошутила гостья. — Ты забыла, что у тебя муж есть? А куда иголка, туда и нитка. И чертыхаться прекрати!
— Ох, Васька, — весело вздохнула Лариса, — больше тридцати лет тебя знаю, а все такая же: за словом в карман не полезешь!
«Да нет, Ларик, — подумала Васса, — теперь я свои слова не то что в кармане — на чердаке храню. Чтоб дольше доставать: пока доберешься, глядишь, и надобность отпадет».
— Стаська, ну-ка тащи тапки тете Вассе.
— Они уже здесь, — доложила наблюдавшая за ними «копия».
— Спасибо, Настенька. — Васса сунула ноги в мягкие пушистые тапочки.