Она была одного возраста с Николасом, и, сколько он себя помнил, она жила рядом с его семьей. Иногда ей удавалось вынести из «крепости» начальника гарнизона булку, немного фруктов или остатки мяса. От ее семьи никого не осталось, поэтому она всегда делилась украденным со Станополисами. Немцы отправили ее отца в рабочий лагерь в Германии, а мать вскоре умерла от голода. Молодой итальянский офицер, не совсем лишившийся сострадания, услышал об ужасном положении несчастной девушки и нашел ей место во «дворце», где она выбивалась из сил, полируя мрамор, чистя мебель и моя полы. Электра подробно рассказывала Николасу все, что знала о «дворце» и о тех зверствах, которые чинил «боров».
Раздался легкий стук в дверь, и на пороге появилась Электра.
– Николас, – прошептала она, – я принесла тебе кусочек пирожного и горячий кофе.
Кофе! Как же ей удалось его раздобыть? Николасу не хотелось спрашивать. Она украла его с виллы «борова», прекрасно понимая, что если ее поймают, то серьезно накажут. Он одним глотком выпил горькую жидкость и с жадностью проглотил кусочек медового пирожного.
Они выглянули в окно, и Электра провела рукой по взъерошенным волосам Николаса. Он попытался улыбнуться. Он любил ее, а она любила его. Все было очень просто. Их семьи давно уже знали, что однажды они породнятся благодаря браку Николаса и Электры. И теперь это неизбежно должно было произойти.
– Прошлой ночью он показывал кино, – прошептала Электра. – Некоторые прокрались в операторскую, чтобы посмотреть. О, Николас! – Ее прелестное лицо пылало от возбуждения. – Это было так прекрасно – ты даже представить себе не можешь, какой это был замечательный фильм. Американский, конечно, там была такая маленькая прелестная девочка с локонами, она танцевала и пела. Такая крошка – лет шести или семи, – но такая смышленая и милая. Жаль, что ты не видел этого. Тебе бы фильм обязательно понравился, Николас, я знаю, как ты любишь кино.
Николас страстно любил кино. Перед войной он ходил в кинотеатр под открытым небом смотреть на своих кумиров. Он был зачарован магией великолепных режиссеров Альфреда Хичкока и Джона Форда, он изучал их метод, время от времени возвращаясь к их работам.
Но теперь для жителей деревни фильмов не существовало. Теперь их можно было увидеть только наверху, во дворце: «борову» каким-то образом удавалось доставать последние новинки Голливуда.
Электра посмотрела на Николаса. Его взгляд был прикован к цитадели начальника гарнизона. Казалось, она пылает в огне: заходящее солнце окрасило мрамор ее стен в цвет крови; и ненавистный всем итальянский флаг спокойно развевался под легким ветерком.
Они оба думали об отвратительном изверге, обосновавшемся в этом доме. Садист, который регулярно посылал на казнь ни чем не повинных людей, который ради удовольствия подвергал их пыткам и все время копил награбленное добро.
– Он, наверное, занят сейчас тем, что отъедает свою уродливую рожу. – Голос Николаса был полон ненависти. – Жрет мясо, пьет вино и размышляет, какое кино будет смотреть сегодня вечером. Кровожадное чудовище. Его нельзя оставлять в живых.
– Николас, угадай, кто сделал этот фильм? – Электра попыталась сменить тему. Николаса невозможно было остановить, когда он начинал говорить о «борове». Казалось, его преследует какая-то навязчивая идея, связанная с этим человеком.
– Это мой американский дядя, помнишь его? Который поехал туда еще давно, до нашего рождения, и который теперь так преуспел. – Ее лицо сияло от гордости. Раньше мать Электры часто говорила ей о своем старшем брате, дерзком молодом человеке, который всегда отличался честолюбием и хотел покинуть Грецию, чтобы добиться успеха за океаном. И он, в конце концов, победил.
– Спирос! – гордо сказала она. – Спирос Макополис.
Я узнала его имя в самом начале фильма. Это было написано огромными буквами: «Постановка Спироса Макополиса». Разве это не прекрасно? – На ее лице сияла улыбка. – Он с Гидры, Николас, и он ставит фильмы в Голливуде. – Электра наклонилась к нему, и ее пальцы нежно погладили его по лицу. – Если он смог сделать это, то и ты сможешь.
– Когда-нибудь, когда закончится эта война, мы вдвоем поедем в Голливуд и я сделаю там такие прекрасные фильмы, что весь мир захочет увидеть их, – с горечью произнес Николас. – Но не раньше, чем умрет эта злобная свинья. – И в его голосе прозвучала дикая ненависть. Он опять посмотрел на усадьбу и подумал о смерти «борова», о том, что только глупцы могут недооценивать гордость греков.
Это был очень веселый вечер. Фильм – последняя новинка киностудии «Коламбиа пикчерс» – был просто великолепен, а исполнительница главной женской роли – просто восхитительна: пышная блондинка, выглядевшая не старше восемнадцати лет. Начальник гарнизона и его адъютант майор Волпи нашли ее такой привлекательной, что еще долго с удовольствием вспоминали ее волшебное очарование.
Вино было просто превосходным, «Шато-Лафит» 1929 года, два ящика которого на прошлой неделе обнаружили в подвале одного из особняков Гидры.
Начальник гарнизона расстегнул золотые пуговицы тесной для него голубой формы, потянулся и зевнул. Он любовался своим отражением в узком позолоченном зеркале восемнадцатого века, которое висело на стене в туалетной комнате, освещенной необычайно мягким светом. Вне всякого сомнения, у него прекрасная фигура. Ее схожесть с фигурой его идола Муссолини, казалось, стала еще больше после того, как он полностью обрил себе голову и до мельчайших подробностей скопировал форму дуче. Надетая сейчас на нем форма была сшита из лучшего габардина и производила огромное впечатление на окружающих. Он заказывал ее лучшему греческому портному острова.
Не важно, что форма, которую он должен был носить как начальник гарнизона Гидры, была желтовато-серого цвета. Глупые местные жители не знали никого выше его званием, впрочем, как и его солдаты, за исключением Волпи, который был более чем хорошо «подмазан», а остальные были просто стадом баранов.
Начальник гарнизона расстегнул тяжелую золотую пряжку своего широкого кожаного ремня, снял китель и рубашку и бросил их на обитое парчой кресло в стиле Людовика XV.
Лампа с персиковым абажуром, стоявшая на гардеробе, озарила его лицо мягким приятным светом. Он с восхищением улыбнулся своему отражению, и его маленькие, заплывшие жиром глазки превратились в узкие щелочки. Ему нравились и бритая круглая голова, и чувственные губы, и решительный подбородок, впрочем, так же, как и волосатая грудь колесом, и мощные мышцы предплечья.
Единственное, что ему не нравилось в своей внешности, это толстый шрам, проходивший через основание адамового яблока гладкой линией длиной в восемь сантиметров. Он прятал его под высоким воротником формы. На Гидре ходили слухи, что кто-то пытался убить его и несколько недель он находился между жизнью и смертью в одном из парижских госпиталей. И только помощь лучшего во Франции специалиста-ларинголога спасла его жизнь и связки. Теперь он мог говорить только неприятным дребезжащим шепотом, что усиливало ужасное впечатление от его внешности.
Он осторожно прикоснулся к шраму. Они так и не смогли найти ту девчонку, которая его же бритвой перерезала ему горло и оставила умирать на холодном мраморном полу в ванной.
После того как эта сучка пыталась убить его, он выжил лишь благодаря своей огромной физической силе и желанию жить.