Разве не к этому, как утверждает Тони, сводится вся наша жизнь? Хорошо, такое с тобой случается впервые, до этого ты считала, что жизнь обязана приспосабливаться к тебе, а не ты к ней, но теперь придется меняться местами. Или...
Джонни же сумел приспособиться. Только теперь я поняла это. «Все, что пожелаешь», – говорил он. А я-то дура, думала, что ему хотелось того же, что и мне. Он был слишком хорошо воспитан, чтобы сказать мне «нет». Билли, который не знает, что такое воспитание, совершенно не боится сказать мне «нет». Он же диктует и свои правила игры. А у тебя Оливия, по правде говоря, своих правил игры как не было, так и нет.
Некоторое время отношения между ними оставались достаточно ровными: у Билли было солнечное настроение, а репутация Ливи неуклонно возрастала. Пока она не узнала о его любовной интрижке с двадцатилетней женщиной.
Приближалась двадцатая годовщина замужества Корделии, и Тони с Ливи решили преподнести ей сюрприз, устроив в ее честь официальный прием в доме Морпетов, так как он был самым просторным и мог вместить всех гостей, которых они хотели бы пригласить на торжество. Билли довольно мило согласился со всем, что предлагала Ливи, – в последнее время он был на удивление добродушным. Вплоть до второй половины дня в пятницу, когда Ливи, по уши занятую подготовкой к приему, неожиданно позвали к телефону. Звонил Билли.
Вынув из уха одну из своих огромных, изготовленных в форме золотых раковин с кораллом посередине сережек, Ливи взяла телефонную трубку:
– Ты что-то забыл мне сказать?
У Билли была дурная привычка в самый последний момент вносить неожиданные поправки в задуманный план, и ее, человека организованного, это страшно бесило.
– К сожалению, да. Я забыл, что сегодня вечером у меня с давних пор намеченное деловое свидание. Придется обойтись без меня.
– Но ведь именно ты неотъемлемая часть всего задуманного! – возмущению Ливи не было границ.
Она потратила несколько недель на подготовку званого обеда и следующего за ним официального приема. Все было сделано так, чтобы прежде всего потрафить его вкусу, и вдруг в самый последний момент он же и покидает ее!
– Предполагалось, что это будет прием, организованный Антонией и Оливией Гэйлордами и их мужьями в честь Корделии Гэйлорд и ее мужа по случаю двадцатилетней годовщины их совместной супружеской жизни! – негодовала Ливи. – Как же все это будет выглядеть, если будешь отсутствовать ты? И кроме того, полностью нарушается порядок, в каком я задумала рассадить за столом гостей!
– О, это дело поправимое. Ты прекрасно справлялась с этим и раньше.
– И все же, почему ты не сможешь прийти? Что может быть важнее этого приема?
– Деловое свидание, о котором условлено уже было давно. Я не могу не встретиться с этими людьми.
– Раз ты смог забыть о нем, значит, это свидание не столь важно для тебя!
Теперь уже натренированное ухо Ливи уловило почти неуловимую паузу в его ответе, паузу, свидетельствовавшую, что он бесстыдно лгал. Она прекрасно изучила эту его манеру, которую сам за собой он не замечал и о которой она, естественно, не собиралась ставить его в известность. У нее и так было слишком мало преимуществ перед ним.
– Кто эти люди? Я их знаю? – настаивала Ливи.
– Не думаю, чтобы ты встречалась с ними... Гарри Деннизон и его жена Лусия, и ее сестра... кажется, Кэрол или как ее там? Гарри – крупный делец по компьютерам, а, судя по всему, на них в скором времени ожидается большой спрос. Хотелось бы глубже вникнуть в курс дела, познакомиться с ним поближе...
А вернее, проникнуть в постель сестры его жены, и там поближе познакомиться с ней, мелькнуло в голове у Ливи, все видящей, все понимающей и похолодевшей от негодования. Вскользь оброненное им «кажется, Кэрол или как ее там» выдало его с потрохами.
Билли был мастер разных уверток, но, когда он начинал охоту за очередным объектом своего сексуального вожделения, в голосе его, если ему случалось произносить имя своей пассии, появлялись особые хрипловатые нотки. Они-то и зазвучали на имени Кэрол.
– Значит, эти... Деннизоны... тебе важнее собственной семьи? Помнится, ты считал отличной идею отпраздновать такое замечательнее событие, как двадцатилетний юбилей счастливого брака Корделии, и ты всегда с восхищением отзывался об Уорде...
– Я сделаю все от меня зависящее, чтобы успеть хотя бы к приему, – если смогу, конечно. Почему тебе доставляет такое удовольствие спорить по пустякам?
В голосе его послышались холодные нотки едва сдерживаемого гнева, так хорошо знакомого Ливи.
– Почему именно мне приходится все время перестраиваться? – пытаясь уколоть его, не без ехидства спросила она.
– Потому что так и должно быть – отрубил он, и в трубке послышались частые гудки.
Ливи в изумлении уставилась на нее.
– Ублюдок! – прошептала она. – Грязный, вонючий ублюдок!
Значит, он снова завел себе любовницу! До этого момента она отказывалась верить признакам, столь унизительно для нее знакомым со времени ее беременностей: неожиданная приветливость, способная столь же неожиданно обернуться злобной вспышкой гнева, внешняя беззаботность, странные телефонные разговоры за закрытыми дверями, временами ничего не замечающие, остекленелые глаза. С ее стороны это не было ревностью – она знала, что не обладает и десятой долей сексуальной прожорливости Билли, а после рождения детей эти ее порывы, даже в пору своего высочайшего взлета довольно слабые, и вовсе угасли. Возмущало то, что он принимает ее за дурочку, которую можно легко обвести вокруг пальца.
Но в тот вечер, когда она появилась в вихре розового шифона трех оттенков – кричащего, пастельного и приглушенного, в сверкании алмазов на шее и в ушах, в прежнем великолепии заново изящной фигуры, никто бы не осмелился сказать, что Ливия Гэйлорд Рэндольф Банкрофт не умеет держать в руках себя, свой дом, этот поражающий воображение официальный прием. Воплощенным совершенством хозяйки дома предстала она, когда, придав своему лицу соответствующую мину и грациозно пожав плечами, извинилась по поводу отсутствия мужа, всем своим видом говоря: «Вы же знаете... для Билли... самое важное... его дела». И если кое-кто из присутствующих даже и знал истинную причину, то, встречаясь с ней взглядом, безошибочно читал в ее глазах брошенный миру дерзкий вызов и смущенно отводил в сторону свой взгляд. Ни слова во время приема, ни после него, во всяком случае, в ее присутствии, что она замужем за ненасытным котом. С присущей ей изысканностью она произнесла речь, которая отводилась Билли. Теперь он не мог нанести ей удар, которого бы она не смогла выдержать, так как уже прошла через горнило унижений и горя, приучивших ее ко всему. Во всяком случае, так она думала.
Но, как оказалось, худшее еще ждало ее впереди.
Все началось с измятого клочка бумаги, засунутого в карман одного из костюмов Билли, которые она отправляла в магазин почти новой одежды на Слоунской улице. Все его костюмы, будучи пошиты у Хантсмана, с ее точки зрения были слишком хороши для Оксфама [7] . Этот костюм привлек ее внимание тем, что она ни разу не видела его на Билли. Во-первых, он не висел, как все остальные, на вешалке, а когда она взглянула на ярлык, увидела на нем изображение Святого Михаила – товарный знак фирмы «Маркс энд Спенсер».
Магазины этой фирмы Ливи, как и большинство англичан, считала лучшими в мире, но сэр Уильям Банкрофт никогда не покупал там своих костюмов. Ко всему прочему, костюм был черного цвета, а Билли не носил таких. Даже на похоронах они были не черные, а темно-серые, только казавшиеся черными.
Она проверила три других костюма, от которых он попросил ее избавиться.