Теперь камера фиксировала крупный план Розмари.
– Да, я помню, – невозмутимо сказала Розмари. – Для меня это было как будто две недели назад. Все так свежо в памяти! Я сидела за столом в спальне, у окна. Собственно говоря, это был даже не стол, а школьная парта старого образца с откидной крышкой. Я пристроила на ней пишущую машинку – «Оливетти» – и печатала письмо. А Энди лежал рядышком на ковре и смотрел телевизор. Кукла, Фран и Олли…
Тут она осеклась и молча уставилась прямо в глаза ведущему. Он смущенно хихикнул и машинально повторил ее невразумительные слова:
– Кукла, Фран и Олли…
После этого ведущий слегка очумело тряхнул головой и посмотрел прямо в камеру.
– А вы знаете, – сказал он, – у меня такое впечатление, что госпожа Рейли говорит правду… Впрочем, не будем торопиться с выводами. Подождем, как на это отреагирует Энди. Как вы отлично знаете, наша передача – самая непредсказуемая в мире! Не переключайте телевизоры – мы скоро снова будем с вами!
Энди попросил организовать ему приватный телефонный разговор с госпожой Рейли. Поэтому программу на время прервали и пустили репортаж из Швеции.
Розмари провели в чей‑то пустой кабинет, где на телефоне мигала красная лампочка.
Со стесненным сердцем она села за стол и дрожащей рукой сняла трубку.
– Энди?
– По моим щекам текут слезы. Она в свою очередь расплакалась.
– Они сказали мне, что ты умерла! – продолжал взволнованный знакомый дорогой голос в трубке. – Я в ярости – и одновременно я так безумно рад, что они солгали!..
Ей перехватило горло. Она не могла говорить. Молчал и он.
Только их всхлипы встречались где‑то на полпути отсюда до Аризоны.
Розмари стала дергать ящики – в надежде найти носовой платок или салфетки. Но все было заперто.
– Ты меня слышишь?
– Да, дорогой, слышу, – сказала она, вытирая слезы просто ладонью и размазывая грим.
– Послушай, мой пресс‑секретарь держит связь со студией по другой линии. Тебе не обязательно появляться в заключительной части передачи, мы можем это уладить. Ты как решаешь?
Розмари задумалась на несколько секунд, затем решительно сказала:
– Я все‑таки появлюсь. Неловко перед ведущим – благодаря ему мы воссоединились, а я вдруг возьму и брошу его одного перед камерами…
Сын на другом конце провода рассмеялся. Какой чудесный смех!
– Похоже, я забыл, какая ты у нас заботливая и деликатная. Нет, на самом деле я не забыл. Я тоже выступлю. Если не возражаешь, мы завтра же устроим полномасштабную пресс‑конференцию. Куда они тебя устроили?
– Я в «Уолдорфе», – сказала Розмари. – Как странно, Энди! Я говорю со взрослым мужчиной – а это мой мальчик! Для меня ты был шестилетним карапузом всего каких‑то две недели назад!
– Когда ты вернешься в отель, мама?
– Как только закончится программа. Полечу туда стрелой.
– С учетом пробок, ты вернешься где‑то в двадцать два тридцать. Ну а я смогу быть там не раньше чем в двадцать два сорок пять.
Она ошарашенно захлопала глазами:
– Как же – из Аризоны?
– На самом деле я в Нью‑Йорке. У меня тут квартирка – прямо над офисом «БД». Официально сообщат, что я лечу на самолете и все такое… Какой номер твоей комнаты?
– Не знаю. Президентские апартаменты.
– А, понятно. Молодцы, хорошо устроили. Жди меня – уже выезжаю. На экране ты смотришься бесподобно!
Смеясь сквозь слезы, Розмари сказала:
– Да и ты, мой ангел, очень даже неплох на экране!
Глава 4
Толпа любопытных перед входом в Западную студию росла с угрожающей скоростью.
Так что у Розмари появился благовидный предлог побыстрее исчезнуть оттуда.
Она в быстром темпе ответила на пару вопросов «едущего и заверила его, что непременно появится и этой студии еще раз, по уже вместе с Энди, который дал согласие на подобное совместное интервью.
Затем охран; – провела ее к задней двери – через кухню греческого ресторана и через студийный гараж. Там, на задворках Девятой авеню, ее поджидал белый лимузин. Маршрут тайного исчезновения, разработанный для Рип ван Розн, сгодился и для эвакуации новоявленной матери Энди, которая еще более известна для толпы.
Было уже ясно, как желтая пресса назовет ее: «госпожа Двойная Сенсация».
Водитель лимузина, настоящий ас, доставил ее к отелю «Уолдорф‑Астория» за рекордное время – в двадцать два десять. Охранники провели Розмари через шумный многолюдный холл к особому лифту для самых важных особ и подняли на тридцать первый этаж.
Пока служащий открывал президентский номер, вставив электронную карточку в щель у двери, охранники поспешно выудили из своих бумажников первые попавшиеся листки – и протянули ей подписать. Так она дала первые в своей жизни автографы.
На панели телефонного автоответчика в просторной прихожей высвечивались цифры принятых сообщений: 37.
Ее замучат звонками! Ладно, пусть аппарат записывает молча – она позже, на досуге, разберется со всеми звонившими.
Розмари ткнула кнопку «Без звонка» и, на ходу сбрасывая одежду, побежала в ванную комнату.
Буквально за десять минут она успела принять душ, одеться и наложить макияж (собственное лицо без грима до сих пор приводило ее в ужас). Теперь она перед зеркалом прикалывала значок «Я люблю Энди» к нарядному кобальтово‑синему атласному платью. Оно весьма смахивало на восточный халат, но Розмари в спешке не смогла обнаружить ничего более консервативного в том огромном ворохе одежды, что прислали ей едва ли не все крупные универмаги Нью‑Йорка.
В дверь постучали. Сердце у нее так и остановилось.
– Обслуживание! Ваш ужин! – раздалось из коридора.
Розмари успокоилась и разрешила слуге войти. Она действительно на ходу успела заказать креветки и сыр.
Седовласый солидный официант в красном форменном пиджаке вкатил в прихожую многоэтажный, уставленный едой и напитками столик.
И у него на груди красовался значок «Я люблю Энди»!
– В гостиную, мэм?
– Да, пожалуйста, – сказала Розмари. – Но я заказывала только креветки и сыр.
– Это вам подарок от администрации, мэм. Разложить стойку бара?
– Да, будьте добры.
Она включила гигантский телевизор, а официант принялся накрывать стол в гостиной – расставлял прикрытые крышками блюда, раскладывал серебряные приборы и салфетки.
Он управился до завершения программы новостей. Когда заговорили о спорте, Розмари выключила телевизор и немного смущенно сказала официанту, который, закончив свое дело, в какой‑то нерешительности переминался с ноги на ногу возле выхода из гостиной:
– Извините, наличных у меня нет…
– Что вы, что вы, мэм! – замахал руками седовласый официант. – Но я бы просил вас… Вы не черкнете несколько слов? Для меня будет большой честью иметь ваш автограф. Лучше любых чаевых! – простодушно прибавил он.
Поискав глазами, она не нашла иной бумаги, кроме круглой картонной подставки для коктейлей, и расписалась на ней.
Оставшись одна, Розмари подошла к окну. Между раздвинутыми роскошными занавесками, далеко внизу, виднелся красно‑бело‑желтый пунктир машинных огней на улице. Что влево, что вправо – одно и то же. Машины туда, машины сюда… Суета, суета, суета…
Так что же она скажет ему после первых объятий и поцелуев? Как сформулировать те вопросы, которые так и вертятся на языке? И как ей самой разрешить наиглавнейшую проблему: что может служить гарантией правдивости его ответов?
Она назвала его «мой ангел».