– Есть очень хочется. От нервов, наверное, – объяснила я, с любопытством смотревшему на меня Станисласу.
– Хочешь, возьми мой, – он протянул мне тонкий кусок хлеба с двумя кружками колбасы, цвета застывшей венозной крови. "Мы в ответе за тех, кого приручили" вспыхнуло у меня в мозгу. Я так не хочу. Он чувствует себя виноватым?
– Нет, – зло сказала я, – ешь сам, оголодаешь, мне еще тебя тащить придется.
– Саш, ну что ты как ёжик?
Я молча, с остервенением, жевала окаменелую колбасу и ненавидела его за выражение лица старшего брата, опекающего беспомощную младшую сестренку. Свой бутерброд он пододвинул ко мне и начал потягиваться, изображая сытость.
– Ешь, – приказала ему я. – Я еще принесу.
– С деньгами у нас как? – впервые поинтересовался никогда не знавший финансовых проблем Станислас.
– Нормально, – ответила я, – на первое время хватит. Все зависит от того, как долго нам придется скитаться. Возможно, придется воспользоваться услугами "Юнион банка", у меня там счет.
– У меня там тоже есть счет, – отчеканил Станислас, разговор о том, что ему приходиться жить за мой счет его коробил, но он продолжил. – Пользоваться кредитной картой неразумно. Засекут. Наша корпорация является держателем акций "Юнион банка". Отцу будет тут же доложено, что карта активизирована. А может быть и не только ему. Интересы "Глоуб" тоже затрагивают крупнейший банк нашего городка.
– Не беспокойся, – повторила я, – если что, займем у моей тетки.
– Если бы не сложившаяся ситуация, ты понимаешь, Александра? – перешел на официальный тон Станислас. – Хадраш никогда и ни у кого не одалживались, все средства, затраченные тобой, будут возмещены с процентами. Ну и конечно премия, за выполнение важного задания…
Как глупо звучало "премия за выполнение важного задания"! А за то, что я переспала с ним, мне тоже полагается премия? Какие расценки, позвольте узнать?
Такие метаморфозы происходили со Станисласом, когда он спохватывался и вспоминал, что он бог-сын, единственное чадо бога-отца! Когда закончится наша эскапада, я, видимо, стану очень богатой женщиной, если воплотятся в звонкую монету обещания старшего и младшего Хадраш.
– Я всё правильно понимаю, Станислас, – заверила я его. – Это временное явление, я не считаю тебя Альфонсом, если ты об этом. Тебе взять бутерброд?
– Только не с колбасой, – брезгливо произнес Станислас.
"Вот почему он делился со мной бутербродом!" дошло до меня, а вовсе не оттого, что наши, ставшие близкими отношения, предписывали ему заботиться обо мне. От осознания этого мне стало легче. Я встала с дерматиновой скамьи и, оглядываясь, пошла к буфету. Отстояв небольшую очередь, вернулась и подала Станисласу бутерброды со свежим сыром, забрав его с колбасой, "пожертвованный" мне.
Закончив поздний ужин, мы устроились отдохнуть, оставшийся до отправления автобуса час, на холодном и жестком дерматине. Подремывая, я начала мерзнуть и проклинать свою непрактичность, ведь в джинсах и легкой куртке было бы куда удобней, чем в легкомысленном платье. Бедный Станислас! Лежа на скамье в шелковой розовой рубашке, не толще невесомого дамского платка, кожа его предплечий побледнела и покрылась пупырышками озноба. Ноги в сланцах подтянуты к животу, что не спасало от прохладного ветерка врывающегося в открытые двери автовокзала. Он был похож на замороженного цыпленка, забытого за стеклом витрины холодильника времен перестройки. Не хватало только обострения незалеченной простуды! Я пересела на скамью Станисласа, и положила его голову и плечи на мои колени. Станислас благодарно промычал что-то и счастливо зажмурился. "Я сделала это только ради того, что бы он не заболел" убеждала я себя, а не ради того, что бы почувствовать его тело рядом с моим.
Тепло его передалось мне. От крамольных мыслей, где я представляла, как Станислас потерял сон от моей близости, как он дает волю своим рукам, забирающимся под подол моего платья и натыкающихся на заждавшийся, зрелый и сочащийся плод, готовый упасть и раскрыться, своею разбухшей мякотью, меня бросило в дрожь. Биение моего сердца находилось сейчас в сердцевине этого диковинного плода. От мыслей этих я возбудилась, дыхание мое стало сбиваться с ритма, что бы сделать вздох я приоткрыла губы, и когда открыла закрытые сладкой пыткой глаза, увидела, что Станислас внимательно изучает происходящие со мной перемены.
Я икнула от испуга, резко подтянулась на дерматине, отчего голова Станисласа уперлась в мой живот, где до сих пор не смолкало биение моего сердца. Слышал или нет?
– Ты что не спишь? – срывающимся голосом спросила я.
– Холодно, – сказал Станислас, и лукавые искорки зажглись на дне глаз. – Обними меня – попросил он.
Я положила свои ладони на его плечи, и потерла их согревая. Шелк рубашки приятно зажег ладони, от трения проскочила искра, и Станислас, прихватив меня за запястье, притянул к себе.
На миг вперед я угадала его просьбу.
– Поцелуй, – прошептал он.
– У меня помада на губах, – заметила я, – красная, как ты любишь.
– Не страшно, накрасишь снова.
– Мы не одни, кругом люди, – упиралась я.
– Поймут, – уверил Станислас.
Шум, возникший в относительной тишине зала ожидания, привлек наше внимание. Шум состоял из топота мужских ботинок, отрывистых фраз, бросаемых друг другу пятью мужчинами и шевеления разбуженных неожиданным вторжением пассажиров. Я как клещ впилась в губы Станисласа, загораживая его лицо своими волосами. Поцелуй не был нежным, не был он и страстным. Спаянные страхом, мы просто прикусили друг другу губы, что бы ни вырваться и ни броситься наутек, под пристальным взглядом незнакомцев. В прочем, некоторые лица были мне знакомы. Когда мужской басок, настойчиво окликнул нас, я, отцепившись от Станисласа с удивлением, которое придушила при рождении, узнала двух из пятерых наших преследователей.
– Красотка, где же сервис? Что ж ты клиента в общественном месте обслуживаешь? – спросил меня "дяденька", успевший к этому времени сменить светлые брюки на щегольской, с отутюженными стрелками вечерний костюм. Чувствовалось, что работа для него праздник.
– А где поймает, там и обслуживает, – сострил молодой парень, не утративший еще армейского юмора и интереса к девушкам без комплексов.
– Гы, гы, гы! – поддержал его "рожа".
Я скосила глаза на Станисласа и воздала хвалу красной помаде. Лицо его было до неузнаваемости изуродовано нашей "спасительницей". От уха до уха. Я вытерла свои губы, тыльной стороной ладони, усугубив при этом мой и так неприглядный вид. "Армеец" скривился. Он любил девушек легкого поведения, но не на столько, что бы прельститься такой "красотой".
– Ладно, парень, – обратился он к Станисласу, – не тушуйся. Продолжай, видно невтерпёж, бедолага, – пожалел его "армеец".
Упрашивать нас нужды не было, и мы со Станисласом слились в страстном поцелуе.
Еще долго мы не разжимали губ, но наш поцелуй так и не перерос в настоящий.
Испуг долго держал нас в своих объятиях, а мы в объятиях друг друга.
Начало светать, когда водитель междугороднего автобуса, весьма довольный тем, что сумел заработать сто рублей на каких-то сумасшедших, попросивших высадить их на трассе, у старой, заброшенной деревни, выполнил нашу просьбу. Покосившиеся редкие дома темнели заколоченными ставнями, деревенька напоминала старое кладбище, здесь было тихо и немного жутко. За домами располагались заросшие поля, которые когда-то колхозники засеивали овсом, пшеницей или другими культурами.