Потом он говорил мне, что видел подобный корабль с бордовыми парусами и древними римлянами во сне, давным-давно, в молодости, когда еще на свете не было меня, а были его дружки. Папа зачарованно смотрел, как на ногах Ди оживают все новые и новые матросы.
Аппетитный борщ, разлитый по тарелкам, струился горячим дымком.
– Где Зяма? Что с Ди? Все остынет... – Мама ужасно не любила, когда еда остывала. – Иди к нему в «кабинет», скажи, что мы ждем.
Но я сначала отправилась в ванную – поторопить Ди. Когда я появилась, она как раз подняла голову – очевидно, ей понадобился еще какой-то карандаш из маминой косметички – и наконец-то заметила папу и меня за его спиной.
– Извините, – ужасно смутилась она и потянула кверху трусы с колготками.
– Не двигайтесь, пожалуйста. Это нужно как-то сохранить. Я возьму фотоаппарат.
– Папа, познакомься, это моя новая подружка Диана. Она сидит на унитазе. Конечно, ничего плохого не видно. Все укрыто юбкой, но я не думаю, что нужно ее сейчас фотографировать. В столовой нас ждет мама, и борщ остывает.
– Но он еще не разлит по тарелкам? – с надеждой спросил папа.
– В том-то и дело, что разлит.
Сообщение о борще, разлитом по тарелкам, или, может быть, мое настойчивое присутствие вернуло их обоих в реальность. Они вдруг смутились. Папа извинился, вышел из ванной, Ди натянула колготки на мускулистых матросов, опустила юбку.
– Твой папа... Я никогда не видела таких людей. Как его зовут?
– Зиновий Александрович. Правда, Ди, пошли быстрее. Мама готовила, старалась.
После знакомства с моим папой Ди уже не могла существовать, не видя его хотя бы два раза в неделю. Через несколько дней она стала называть его Зямой и обращаться на «ты». Ни одна из моих подружек не решилась бы на такое. Ди не могла иначе.
Постепенно я так привыкла к ее постоянному вопросу «Зяма дома?», что, когда она однажды сказала мне вдруг:
– Передай это Зиновию Александровичу, – я поначалу даже не поняла, о ком идет речь. – От Елены Степановны. Подарок... – И она сунула мне цилиндрический сверток в газетной бумаге.
– Откуда Елена Степановна знает про моего папу?
– От меня... Я ей много рассказывала, а вчера она дала мне это и сказала: «Передай Зиновию Александровичу, он будет счастлив».
– Что это?
– Текст из Ветхого Завета. По-еврейски называется Тора.
– Она что, еврейка?
– Кто?
– Елена Степановна.
– Елена Степановна – русская. Твой папа – еврей.
– И что?
– Это какой-то старинный текст, написанный по-еврейски. Его попросил сохранить один еврей в блокаду.
– Кого попросил? Елену Степановну?
– Нет, ее маму. Елене Степановне тогда было два года. Еврея тоже звали Зиновием Александровичем. Он помогал маме Елены Степановны, делился хлебом. Приносил с завода от своего пайка, а потом умер от голода.
– Придешь к нам, сама подаришь.
– Хочу, чтобы Зяма стал счастливым уже сегодня вечером, а я не могу сегодня вечером к вам прийти... Я могу только послезавтра... или послепослезавтра.
– Послезавтра выходные. Мы уезжаем в заводской санаторий.
– Да?..
Я не представляла, что Ди сможет прожить без Зямы семь дней. Мое сообщение действительно повергло ее в отчаяние.
– Почему ты не можешь сегодня?
– У нас репетиция. Олег сказал, что в следующий понедельник спектакль должен быть готов.
Олег. Этот парень появился у нас месяц назад. Когда-то его отчислили из института с третьего курса, а теперь вот зачислили к нам на первый. Олег был очень заметным, ярким человеком и сразу развил бурную деятельность. С его появлением наше женское царство будто ожило. Но дело было даже не в этом. Олег, в отличие от нас с Ди, например, по-настоящему любил заниматься с детьми. Они, в свою очередь, обожали его. Только потом, много месяцев спустя, я поняла, что именно в этом Олег нуждался.
Мы, восемнадцатилетние девчонки, вчерашние школьницы, для него, двадцатитрехлетнего, познавшего жизнь, были тоже кем-то вроде пионерок.
Олег организовал на факультете театр под названием «Зазеркалье». Почти все теперь ходили на репетиции, ловили каждое его слово и были готовы выполнить любое указание.
Я готовилась к летней сессии, много занималась и, кажется, упустила что-то важное в жизни Ди. Она влюбилась в Олега.
Я держала в руках цилиндрический сверток, смотрела на растерянную Ди и отчетливо понимала, что именно это произошло с ней.
– Репетиция... Можно прийти посмотреть?
– Теперь уж и не знаю. Он отобрал актеров, роли розданы. Наверное, поздно. Олег не разрешает посторонним присутствовать на репетициях.
– Понятно. Посторонним вход воспрещен.
Когда я впервые увидела Олега, столкнулась с ним взглядом? Прекрасно помню этот момент. Отчетливо помню, он выделил меня из толпы и даже хотел заговорить, но я почему-то жутко смутилась и сделала вид, что не замечаю его. Вообще, смущение мне было не свойственно. Мама с детства научила держаться с достоинством, мгновенно овладевать ситуацией и всегда быть хозяйкой положения. Точно! Именно это неприятное, незнакомое чувство робости, замешательства заставило отвернуться от Олега и впоследствии держаться от него подальше. Я не умела жить без твердой почвы под ногами. Зато Ди не имела понятия, что это такое. В точности как мой папа до встречи с моей мамой.
...Вечером я зашла к нему в «кабинет», чтобы отдать подарок от Ди и Елены Степановны. Он заканчивал вытачивать главного Коэна – Первосвященника.
Развернул газету, потом темно-коричневый прямоугольный свиток с черными отрывистыми знаками. Водил пальцем по этим знакам, шевелил губами.
Папа забыл обо мне и вообще обо всем на свете. Я не мешала. Просто сидела рядом на маленьком табурете, обтянутом зеленым сукном, и смотрела на его реакцию. Ди ведь сказала, что он будет счастлив. Наконец папа спросил:
– Где ты взяла это, Эвээма?
– Елена Степановна подарила Ди, а Елене Степановне передала ее мама, а маме – Зиновий Александрович, еврей, который помогал им в блокаду и умер от голода. Он просил это беречь. Ди сказала, что ты будешь счастлив.
Папа поднял на меня глаза. Оторвал их от черных знаков и перевел на меня. Глаза сверкали от слез.
– Именно сегодня... Когда я заканчиваю делать Первосвященника! И после этого кто-то посмеет убеждать меня, что Всевышний не существует! Знаешь, что тут написано?
– Ты понимаешь?
– Я помню. Оказывается, помню! Меня учил в детстве дедушка. Это иврит. Ты с твоими математическими способностями могла бы выучить этот язык довольно быстро. Им управляют логика и законы математики.
– А что там написано?
– Не поверишь... В это действительно трудно поверить, но там написано то, что было написано на экране главного Коэна.
– На экране?
– Да. Больше двух тысяч лет назад, когда еще не был разрушен еврейский Храм, Первосвященник выходил к народу, а на груди его висел экран. Что-то типа компьютерного монитора, который я видел в Москве на ВДНХ, только совсем тонкий, такие скоро изобретут люди. Помнишь, я сказал тебе, что на ВДНХ меня осенила идея.
– Ага...
– На экране Первосвященника были перечислены названия двенадцати еврейских колен. Все вместе эти названия содержат двадцать две буквы еврейского алфавита. В главные еврейские праздники весь народ, несколько миллионов человек, собирался у Храма. Первосвященник выходил к народу, вставлял в экран пластину, и на экране загорались разные буквы. Евреи складывали их в слова. Так Всевышний говорил со своим народом.
– А почему не вслух?
– Смертный не может вынести голоса Всевышнего – умирает.
Я взяла в руки деревянную статуэтку Первосвященника – впервые видела готовую работу. Табличка на его груди была ровной и гладкой.