И она свалилась. Господи, она действительно свалилась. Внутренне дрожа от отвращения, Полетт вышла из лифта, пытаясь взять себя в руки. Она шла сюда, не позволяя себе размышлять о том, что встретит в конце этого пути, но жуткая узнаваемость окружающей ее обстановки ранила ее, словно бритва.
Шесть лет назад Полетт вышагивала по этому коридору, горя желанием порвать всякие отношения с Франко Беллини. Но даже по прошествии столь долгого времени она не могла объяснить себе, как тогда чуть не оказалась у него в постели. Оба они, охваченные животной страстью, — она наполовину раздетая, его руки сжимают ее тело, ее руки гладят его плечи… Какая гадость, подумала Полетт с отвращением. И если бы не шумное появление горничной в соседствующем со спальней холле, тот эпизод мог закончиться гораздо ужаснее, чем случилось на самом деле.
Но она была тогда такой юной и неопытной, решила Полетт сейчас. Юность часто не ведает страха. Сначала в том состояла ее сила. Она просто не понимала, с чем столкнулась. Франко Беллини — это ведь настоящий тигр. Красивый, умный, коварный, расчетливый и ужасающе опасный. Страх уберег бы ее, но она не научилась бояться его, пока не стало уже слишком поздно.
Но теперь она боялась его, боялась настолько, что страхом своим доставила бы удовлетворение и самому безжалостному садисту. Боялась не за себя — за своего отца. За старомодного джентльмена, молодость которого прошла в совсем ином мире, чем у Франко.
Полетт остановилась перед дверью номера и на секунду прикрыла глаза.
Ползать перед ним на коленях, подумала она. Именно этого он добивается. И если получит желаемое, может быть, легче станет уговорить его не уничтожать отца.
Стараясь подбодрить себя такими мыслями, Полетт постучала в дверь, которую почти немедленно отворил незнакомый молодой человек.
— Входите, мисс Харрисон, — важно произнес он.
Гостиная в номере не изменилась. Взволнованный взгляд Полетт упал на массивный, покрытый лимонной парчой диван, и она беспомощно подумала: это началось здесь. Ей вдруг стало жарко и душно.
Она услышала, как Франко сказал что-то по-испански. Будучи плодом итало-испанского брака, он свободно владел обоими языками. Полетт оцепенела. Тем временем и сам он появился в поле зрения, и дверь тихо захлопнулась у нее за спиной.
Полетт не могла отвести от него глаз. Франко был неприятен ей. Его мужская красота, вызывающая и самодовольная, отталкивала ее, но в то же время нечто убийственно притягивающее присутствовало во всех этих отвращающих чертах. Он двигался с изяществом вышедшего на охоту тигра, обладал смуглым лицом падшего ангела и. ошеломляющим магнетизмом породистого самца.
Полетт разглядывала знакомые черты его надменного лица, блестящие, медового цвета, почти золотистые глаза под широкими черными бровями и высокие скулы, придающие всему его облику столь свирепую силу. Скользнув взглядом по упрямой горбинке носа и безупречному совершенству узких продолговатых губ, она наконец отвела глаза.
— Ручаюсь, что он ненасытный любовник, — хрипло, с вожделением пробормотала ее мать, впервые встретив Франко. — От него исходит необычайный сексуальный заряд. Я это уже за двадцать метров почувствовала.
Да это почувствовала бы любая женщина, у которой в жилах течет кровь, а не клюквенный морс. Так что же с тобою-то происходит?
Полетт вздрогнула. Кровь быстро пульсировала в ее венах, а Франко взирал на нее так холодно!
Хотя внешне он ничем себя не выдавал, Полетт ощущала его злорадство.
Вдруг она поняла, что больше не сможет выдержать повисшего в воздухе молчания, и заговорила.
— Зачем ты пригласил меня сюда?
— Сними плащ.
Полетт облизнула пересохшие губы.
— Я не собираюсь здесь долго задерживаться.
— Тогда иди, — небрежно бросил Франко, кратким движением махнув в сторону двери. — Не отнимай понапрасну у меня времени.
Полетт стиснула зубы, развязала пояс, скинула плащ и отшвырнула его в сторону.
— Ты сам пригласил меня сюда. Должна же я знать причину?
— Хотел на тебя посмотреть. — Сверкающие золотистые глаза пробежали по ее хрупкой фигурке, задержавшись на неожиданно полной груди при очень узкой талии и переместившись с оскорбительной холодностью ниже — к женственной округлости бедер.
Полетт всегда стеснялась своего тела. Ее роскошная фигура и пепельные, почти серебристо-белые волосы притягивали мужские взгляды, словно маяк. Но подобное внимание отнюдь не прельщало ее. Она была похожа на мать и, сознавая это, испытывала к себе нечто подобное презрению. Если бы не эта несчастная фигура и ненатурально светлые волосы, цвет коих, по иронии судьбы, был абсолютно натуральным, она ни за что бы шесть лет назад не привлекла внимания этого необузданного итальянца.
— Не хочешь выпить? — растягивая слова, спросил он.
— Нет, спасибо.
Франко наполнил свой бокал шампанским.
— Терпеть не могу поднимать тосты в одиночку, но понимаю, что в моем обществе ты прикасаться к вину не решишься, — иронично заметил он.
— И за что же ты поднимаешь тост? — проигнорировала она намек на вино, пытаясь во что бы то ни стало сохранить остатки достоинства.
— За твое вдовство, принесшее тебе свободу, — произнес Франко, выделяя каждое слово.
Полетт ошарашила прямота его ответа, жестоко напомнившего ей, что этот мужчина не привык держать себя в рамках приличия и, таким образом, не слишком уважает стандарты правил поведения.
— Мой отец…
Франко выпрямился во весь рост и, сверкнув глазами, предупреждающе поднял руку.
— Он обокрал меня и своих служащих. Нам об этом известно. Или ты все еще хочешь обсуждать эту тему?
— Какой же ты бессердечный! — воскликнула Полетт, внезапно выходя из оцепенения и рванувшись вперед в бессознательной мольбе. — Да, человек совершил ошибку… Большую ошибку, но…
— В тюрьмах полно людей, совершивших большие ошибки, — оборвал ее Франко. — Воровство? Жалкое грязное преступление, но вместе с тем чересчур обидное для меня.
— Об… обидное? — запинаясь, переспросила Полетт.
— Я ведь лишь ради твоего спасения тогда купил «Харрисон энджиниринг» по столь вздутой цене. Можешь назвать это жестом доброй воли по отношению к вашей семье…
— Доброй воли? — Полетт посмотрела на него с выражением нескрываемого недоверия, и непроизвольный смех сорвался с ее губ. — Не знаю, что такое добрая воля. Но это — шантаж. Ты хотел надавить на меня, играя на финансовом положении нашей семьи…
— Я лишь продемонстрировал, что всегда забочусь о своих людях, — отрезал Франко.
— Своих? — повторила она со злостью. — Я никогда не была твоей!
Его густые черные брови взлетели вверх.
— Ты стала моей с того самого момента, когда наши глаза впервые встретились, но ты оказалась слишком глупа и трусливо бежала от правды…
— Как ты смеешь!
— А как смеешь ты приходить туда, где мы вместе лежали в постели, и отрицать то, что произошло между нами? — заявил Франко с нескрываемым презрением.
Ей захотелось наотмашь ударить его, закричать, но она не могла позволить ему довести себя до истерики.
— Мой отец… — настойчиво повторила она.
— Был практически моим доверенным лицом, — прервал ее Франко. — Я дал ему полную автономию руководить компанией, которая, кстати, ему уже не принадлежала, и в ответ я ожидал преданности, а не воровства.
— Он может продать свой дом и выплатить все до последнего пенни! — выкрикнула со злостью Полетт. — Этого тебе не достаточно?
— Ваш дом уже дважды заложен.