Самый важный результат этого эпизода заключался в том, что он наконец подсказал Тэду возможный способ действий. Те два дня Тэд провел в каком-то бездыханном затишье. Ему трудно было смотреть самые простенькие телевизионные программы, он совершенно не мог читать, а мысль о том, чтобы сесть и постараться что-то написать, была так же абсурдна и нереальна, как мечты о путешествиях со скоростью света. Большую часть времени он проводил, слоняясь из одной комнаты в другую, присаживаясь то тут, то там на несколько минут и снова принимаясь слоняться без дела. Он путался у Лиз под ногами и действовал ей на нервы. Она не срывалась на него за это, но он догадывался, что ей нередко приходится прикусывать язык, чтобы удержаться от звукового оформления своих чувств.
Дважды он уже был готов рассказать ей о втором звонке Старка — том, когда хитрец Джордж ясно высказал, что у него на уме, прекрасно зная, что эта линия не прослушивается и их никто не засечет. И оба раза он так и не решался заговорить, потому что понимал: это не принесет ей ничего, кроме лишних огорчений.
И дважды он ловил себя на том, что сидит наверху, у себя в кабинете, сжимает в руке один из тех чертовых карандашей, которыми он обещал никогда больше не пользоваться, и поглядывает на свежую стопку запечатанных в целлофан блокнотов, в которых Старк всегда писал свои романы.
У тебя была мысль… Насчет свадьбы и следа от бронированного лимузина.
И это была чистая правда. Тэд даже придумал название — неплохое название: «Стальная Машина». И еще кое-что было правдой: какая-то часть его самого действительно хотела это написать. Это глубоко запрятанное в нем ощущение было похоже на зуд в таком месте на спине, между лопаток, которое хочешь почесать, но никак не можешь до него дотянуться.
Джордж тебе его почешет, подумал он.
О да, Джордж был очень рад почесать его. Но тогда с Тэдом что-то случится, потому что ведь теперь все изменилось, ведь так? Но что… Что конкретно произойдет? Он не знал, возможно, просто не мог знать, но один пугающий образ преследовал его. Это был кусочек из очаровательной расистской сказки «Маленький Черный Самбо». Когда Черный Самбо забрался на дерево, а тигры никак не могли добраться до него, они так разъярились, что вцепились друг другу в хвосты и принялись бегать вокруг дерева все быстрее и быстрее, пока не превратились в масло. Самбо собрал масло в корзинку и отнес домой, своей матери.
Алхимик Джордж, думал Тэд, сидя у себя в кабинете и постукивая незаточенной «Черной Красоткой» по краешку стола. Солома — в золото. Тигры — в масло. Книжки — в бестселлеры. А Тэд — в… во что?
Он не знал. Он боялся знать. Но он исчезнет, Тэд исчезнет, в этом он был уверен. Быть может, кто-то и будет жить здесь и выглядеть, как он, но за лицом Тэда Бюмонта будет скрываться другой разум. Разум — больной и… блистательный.
Он полагал, что новый Тэд Бюмонт будет гораздо менее неуклюж и гораздо более… опасен.
Лиз и малыши?
Оставит их Старк в покое, если усядется за руль?
Только не он.
Думал он и о побеге. Усадить Лиз и близнецов в «сабербан» и просто сбежать. Но что это даст? Что толку, если старая лиса Джордж мог видеть глазами старого пня Тэда? Сбеги они хоть на край света — как только они окажутся там и оглядятся вокруг, так тут же увидят Джорджа Старка, вылезающего из скорлупы и несущегося за ними с опасной бритвой в руке.
Он думал и о том, не позвонить ли Алану Пэнгборну, но отбросил эту идею еще быстрее и решительней. Алан сказал им, где находится доктор Притчард, и его решение: не пытаться связаться с нейрохирургом — подождать, пока Притчард с женой не вернутся из своего похода — выдало Тэду все, во что Алан верит, и… что гораздо важнее, во что тот не верит. Если он расскажет ему о звонке в магазин, Алан решит, что Тэд это выдумал.
Если он расскажет ему о звонке в магазин, Алан решит, что Тэд это выдумал. Даже если Розали подтвердит тот факт, что кто-то звонил ему в магазинчик, не заставит Алана поверить в Старка. И он и другие полицейские чины, влезшие в это дело, имеют огромный опыт по части недоверия.
Итак, дни тянулись медленно, словно в жизни наступал какой-то пробел. На второй день сразу после полудня Тэд записал в своем дневнике: Я чувствую себя так, словно голова у меня набита конскими яблоками. Это была единственная запись, которую он сделал за всю неделю, и ему начало казаться, что он вряд ли когда-нибудь напишет хоть строчку. Его новый роман «Золотая собака» застыл на мертвой точке. Это воспринималось, как само собой разумеющееся. Очень трудно сочинять какие-то истории, когда боишься, что плохой человек — очень плохой, — вот-вот появится и вырежет всю твою семью, а потом возьмется за тебя самого.
Единственное, с чем, насколько он мог припомнить, было сравнимо его нынешнее состояние, это с теми несколькими неделями сразу после того, как он бросил пить — вытащил затычку из корыта со спиртным, в котором барахтался после выкидыша Лиз и до появления Старка. Тогда, как и теперь, у него было ощущение возникшей проблемы, к которой он никак не мог подойти вплотную — словно к миражу озера или пруда, возникающему в жаркий полдень на линии горизонта, когда едешь по ровному скоростному шоссе. Чем упрямее он пытался приблизиться к проблеме, желая схватить ее обеими руками и избавиться от нее, уничтожить, тем быстрее она отступала, пока не оставила его, наконец, задыхающегося и обессиленного, все с тем же фальшивым водоемом, по-прежнему глумящимся над ним с линии горизонта.
Ночами он плохо спал и ему снова и снова снилось, как Джордж Старк водит его по собственному опустевшему дому — дому, где вещи взрываются, стоит ему лишь коснуться их, и где в последней комнате его ждут трупы жены и Фредерика Клаусона. И в тот момент, когда он заходит туда, все птицы начинают летать, срываясь с деревьев, электрических и телеграфных проводов — их тысячи, сотни тысяч, миллионы, их так много, что они застилают солнце.
Пока Уэнди не свалилась с лестницы, он чувствовал себя дураком, которого учат, а вернее, каким-то дурацким фаршем, ждущим, когда же появится некий убийца, заткнет салфетку за ворот, возьмет вилку и примется за еду.
Близнецы ползали уже довольно давно, а последний месяц или около того уже пытались вставать при помощи ближайшего прочного (а иногда и непрочного) предмета — хорошо помогала ножка стула, равно как и кофейный столик, но даже пустая картонная коробка тоже годилась, во всяком случае пока малыш не наваливался на нее слишком сильно и она не ломалась или не выскальзывала из-под него. Малыши в любом возрасте имеют обыкновение создавать для себя кучу неприятностей, но когда им восемь месяцев и ползание уже отслужило свое, а хождение еще не освоено, они, безусловно, переживают Золотой Век Попаданий в Беду.
Вечером, что-то без четверти пять, Лиз выпустила их на пол, чтобы они поиграли в ярких бликах солнышка. Минут через десять самостоятельного ползанья и неуверенного стояния (последнее сопровождалось продолжительным младенческим ликованием, обращенным к родителям и друг к дружке) Уильям выпрямился на ножках и дотянулся до края кофейного столика. Он огляделся вокруг и сделал несколько величественных взмахов правой ручкой. Эти жесты напоминали Тэду старую передачу новостей, где Ил Дюк обращался с балкона к своим подданным. Потом Уильям схватил со столика мамину чайную чашку и ухитрился вылить все ее содержимое на себя, прежде чем рухнул на попку. К счастью, чай был холодный, но Уильям не выпустил чашки и умудрился так прижать ее к ротику, что на губе показалась капелька крови. Он тут же расплакался. Уэнди немедленно присоединилась к нему.
Лиз подхватила его, рассмотрела губу, сделала Тэду большие глаза и понесла малыша наверх, чтобы успокоить и привести в порядок.