За домом открывался северный пляж озера Кастл-Лейк, и до Тэда доносились слабые всплески волн, бьющихся о берег. Сразу за въездом, на маленькой лужайке, торчала дощечка на шесте: «ПРОДАЕТСЯ».
— Симпатичный домик, верно? — почти шепнул Старк из-за его плеча. Голос у него был грубый и вместе с тем ласковый, как прикосновение кошачьего языка.
— Это мой дом, — ответил Тэд.
— Ты здорово ошибся. Хозяин этого дома мертв. Он прикончил жену и детей, а потом и себя самого. Он нажал на спуск. Просто сунул, дернул и — ку-ку. Была в нем такая жилка. Тебе и напрягаться не стоило, чтобы это увидеть. Это было, можно сказать, и ежу понятно.
Это что, звучит так забавно? — хотел спросить он; ему казалось очень важным показать Старку, что он его не испугался. Это было важно, потому что он был смертельно напуган. Но прежде чем ему удалось подобрать слова, здоровенная рука без единой линии на ладони (хотя трудно было сказать наверняка, ибо пальцы были сжаты таким образом, что на всю ладонь легла тень) вытянулась через плечо и звякнула свисающей из нее связкой ключей прямо перед его физиономией.
Нет — не перед. Если бы это было так, он уж как-нибудь сумел бы заговорить, смог бы даже отшвырнуть ключи прочь, чтобы показать, как мало он напуган этим страшным человеком, упорно стоящим за его спиной. Но рука ткнула ключи прямо в лицо, и Тэду пришлось схватить их, чтобы они не расшибли ему нос.
Он вставил один из ключей в замок на входной двери — гладкой дубовой доске с дверной ручкой и бронзовым молоточком над ней, похожим на маленькую птичку. Ключ легко повернулся, и это было странно — ведь ключ был не от дверного замка, а от пишущей машинки. Он болтался на конце длинного стального стержня. Остальные ключи в связке оказались отмычками, вроде тех, которыми пользуются воры и грабители.
Он ухватился за ручку и повернул ее. Как только он это сделал, окантованная железом деревянная панель двери сжалась и потрескалась, издав при этом хруст, громкий, как у хлопушки. В образовавшихся трещинах забрезжил свет, и оттуда поднялись облачка пыли. Раздался негромкий треск, и кусок декоративной скобы отвалился от двери и упал на порог к ногам Тэда.
Он шагнул внутрь.
Он этого не хотел; он хотел постоять на крыльце и поспорить со Старком. Даже больше! Протестовать, спросить его, зачем он, черт возьми, это делает, ибо заходить в дом было еще страшнее, чем чувствовать за плечом Старка. Но то был сон, плохой сон, и ему казалось, что сама сущность плохого сна заключена в потере контроля. Это было, все равно что стоять на бешено мчащейся роликовой доске, которая в любой момент может взлететь на верхушку наклонного спуска, а оттуда швырнуть тебя прямо на кирпичную стену, где ты подохнешь мгновенно и грязно, как клоп под ударом мухобойки.
Знакомая прихожая выглядела незнакомо, почти враждебно, и всего-то от отсутствия вытертой ковровой дорожки турецкой расцветки, которую Лиз давно грозилась заменить… И хотя во сне это казалось мелочью, он не раз возвращался к ней позже, потому что это было действительно страшно — страшно за пределами сна. Как может жизнь, любая жизнь быть надежной и безопасной, если исчезновение такой малости, как ковровая дорожка в прихожей, вызывает столь сильное чувство утраты, растерянности, печали и страха?
Ему не нравилось эхо его собственных шагов по голому деревянному полу, и не только потому, что из-за этого эха весь дом звучал так, словно злодей, стоявший сзади, сказал ему правду — что дом нежилой, полный боли от пустоты и одиночества. Ему не нравился этот звук, потому что его шаги звучали потерянно и жутко несчастно.
Он хотел повернуться и уйти, но не мог, потому что Старк стоял сзади и каким-то образом Тэд знал, что в руке у него опасная бритва Алексиса Машины с перламутровой ручкой — та самая, которой его любовница в конце «Способа Машины» располосовала ублюдку всю физиономию.
Повернись он, и Джордж Старк слегка поработал бы над его лицом.
Может, дом и был безлюден, но вся мебель, кроме ковров (розоватый от стены до стены ковер в гостиной тоже исчез), оставалась на месте. Ваза с цветами стояла на маленьком столике в конце холла, откуда можно было пройти прямо в гостиную с ее высоким, как в церкви, потолком и окном во всю стену, выходящим на озеро, или повернуть направо — в кухню. Тэд дотронулся до вазы, и она с треском рассыпалась на мелкие осколки, над которыми поднялось облачко керамической пыли с едким запахом. Вылилась застоявшаяся вода, и полдюжины садовых роз почернели и съежились еще до того, как шлепнулись в растекшуюся лужу вонючей воды на столе. Он дотронулся до самого стола. Дерево издало сухой, резкий треск, стол раскололся надвое, и оба куска упали на голый пол так, словно это были не деревяшки, а потерявшее сознание живое существо.
— Что ты сделал с моим домом? — крикнул он человеку, стоявшему сзади, но… крикнул не оборачиваясь. Ему не нужно было оглядываться, чтобы удостовериться в наличии опасной бритвы, которой — еще до того, как Нонни Гриффитс поработала ею над лицом Машины так, что его щеки стали свисать красными и белыми кусками, а один глаз выскочил из глазницы и болтался на ниточке, — Машина собственноручно свежевал носы своих «конкурентов».
— Я — ничего, — сказал Старк, и Тэду не нужно было на него смотреть, чтобы увидеть усмешку, которую он явственно слышал в его голосе. — Это ты делаешь, старина.
Потом они очутились в кухне.
Тэд прикоснулся к плите, и та раскололась надвое с глухим звуком, похожим на удар в большой колокол, покрытый грязью. Спирали нагрева торчали вкривь и вкось, их головки раскачивались, как на ветру. Из темной дыры в середине плиты пахнуло гнилой вонью, и заглянув внутрь, он увидел индейку — гнилую, почти разложившуюся. Черная жижа с кусочками сгнившего мяса вытекала из нутра птицы.
— Здесь, внизу, мы называем это «учить дураков», — заметил из-за его спины Старк.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Тэд. — Где это — здесь, внизу?
— В Финишвилле, — ровным голосом произнес Старк, — где же еще. Там, где сходятся все рельсы, Тэд.
Он добавил что-то еще, но Тэд не расслышал. На полу валялась сумочка Лиз, и Тэд споткнулся о нее. Он ухватился за кухонный стол, чтобы не упасть, и тот развалился на куски и рухнул, подняв облако мелких опилок, прямо на линолеум. Блестящий гвоздик покатился с металлическим клацаньем в угол.
— Прекрати это немедленно! — закричал Тэд. — Я хочу проснуться! Я ненавижу ломать вещи!
— Ты всегда был неуклюжим, старина, — сказал Старк. Он произнес это так, словно у Тэда было еще полно братьев — грациозных, как газели.
— Но я вовсе не обязан быть таким, — сказал ему Тэд с волнением в голосе, едва не переходящим в скулеж. — Я не обязан быть неловким. Мне не нужно ломать вещи. Когда я осторожен, все всегда в порядке.
— Да… Плохо, что ты забыл об осторожности, — сказал Старк все тем же радостным тоном, словно не несущим ничего, кроме я-просто-говорю-как-обстоят-дела. И они очутились в заднем холле.
Здесь, в углу, возле двери, ведущей в маленький гараж, где лежали дрова для камина, вытянув ноги, сидела Лиз. Один шлепанец был у нее на ноге, другой валялся рядом. Она была в нейлоновых чулках, и Тэд смог разглядеть маленькую дырку на одном из них. Она сидела, свесив голову; ее чуть подобранные светлые волосы закрывали лицо. Он не хотел видеть ее лица. Как не нужно ему было видеть ни опасной бритвы, ни острой как та же бритва усмешки Старка, чтобы убедиться в их наличии, так не было нужды видеть лицо Лиз, чтобы знать — она не спит и не в обмороке, она мертва.