Однако почему это она вдруг оказалась распахнутой? Он дважды проходил здесь и видел: все двери были закрыты и, вроде бы, заперты на замок! Он перепутал направление и пошел не тем коридором? Но это почти невероятно… Или все же вернуться?
Но Чистякову не суждено было сделать ни того, ни другого.
Не стал он отправляться назад, но… он и не продолжал путь.
Он весь оцепенел вдруг и стал, как вкопанный, опасаясь и шевельнуться. Дыхание замерло у него в груди и его ладони покрылись холодным потом.
Что так его испугало?
Но этого Чистяков не мог объяснить себе!
И тем не менее он был готов присягнуть: что-то и еще переменилось в подвале – не только, что в коридоре, где лишь минуту назад не было замечено ничего живого, вдруг оказалась внезапно раскрыта дверь…
И наконец Чистяков осознал, что именно.
Иною сделаласьтишинавокруг.
Мгновения лишь назад его обступала обыкновенная подвальная тишина, которая обитала всегда в этих переходах, сколь Семен помнил. Ватная и глухая. Не нарушаемая никакими звуками, разве иногда только – шипеньем где-нибудь брызг, выбивающихся из текущего вентиля.
А вот теперь звукбыл.
В кромешной тишине шел, пульсируя… некийшелест.Настолько тихий, что, хотя его и уловил слух, но этот сигнал даже поначалу и не прошел в сознание. Но сразу же сработалинстинкт.Темный страж, который заставляет все живое опасаться того, что ему неведомо. Ведь шелест этот был какой-то… абсолютночужой.Это был звук из тех, которым невозможно придумать никакого рационального объяснения исходя из окружающей обстановки. Поэтому сторожкий инстинкт скомандовал: стой! не двигайся.
И вот Семен стоял, вслушиваясь.
А звук усиливался.
А может, это Чистякову только казалось, будто усиливается, потому что звук забирал все больше его внимания.
И это был скорее даже не шелест, а… что-то наподобие стрекотанья швейной машинки. Древней, не электрической. С особенной такой широкой педалью, которую надо было качать ногами. Подобная антикварная машинка, «Зингер», была у бабушки Чистякова, давно покойной. Однако звук, идущий из распахнутой секции (да! именно оттуда) был много более мягок, тих и… болееритмичен.Как трели, которые издают кузнечики и сверчки. А также всякие вообще стрекочущие насекомые. (Вот этого мне только не хватало сейчас: думать онасекомых!)
А на земляном полу валялся замок, брошенный, посреди прохода.
– Совсем не тот коридор… перепутал… – шептал Семен, беззвучно, лишь одними губами. – Сейчас я повернусь и пойду отсюда. И возвращусь к перекрестку, чтобы сориентироваться.
Семен представил, как поворачивает назад.
И нечто, издающее звук, оказывается у негозаспиной.
И Чистяков понял, что никогда не сделает этого. Потому что – чем более он прислушивался, тем меньше нравился ему этот звук. (Да никакое это не стрекотание машинки! А это… это…)
И Чистяков совершил единственное, что сумел заставить себя свершить. Он тихо и осторожно пошел вперед, постаравшись держаться как можно дальше от отверстия двери.
И тут он ощутил ещезапах.Странный. Как смесь машинного масла и сырого мяса… Мгновения вдруг сделались очень длинными, бесконечными. Две воли разрывали сознание Чистякова.
Ни в коем случае не смотреть в сторону черного провала.
Нет! – обязательно заглянуть, навести фонарик…
Второе из двух намерений объяснялось отнюдь не бравадою «человека без предрассудков». Подобные настроения давно не оставили и следа. Семен уже вообще почти что перестал отдавать себе отчет в своих действиях. И только кружила мысль… бессловесная, но передана она могла бы быть так: что это во мне? кретинизм лягушки, которую подмывает заглянуть в пасть змее? или, наоборот, голос инстинкта жизни – приказ и вопреки страху раздобыть информацию, какая может понадобиться, чтоб выжить?
Семен остановился… на подгибающихся ватных ногах… и слабый дрожащий луч развернулся в пространство секции.
Чистяковувидел.
Увидел все, что там было, совершенно отчетливо. Да только его сознание бастовало, отказываясь это воспринимать! Оно не желало сращивать фрагменты открывшегося во единое целое… И несколько секунд увиденное существовало для Чистякова словно головоломка, подобие картинки в детском журнале: «найди, где спрятался зайчик?»
Прежде всего вниманием завладело то, что в этой секциидвигалось.
А это было некое подобие крючьев, двух, сходящихся и расходящихся в быстром темпе. Они были обращены вогнутостями друг к другу. С них что-то капало. Поверхность их была темной, но, влажная, она проблескивала в луче. Их ритм движения совпадал с ритмом звука – и резонно было предположить, что именно оно, их движение, порождает звук.
Над крючьями стоялиглаза.
Круглые, неподвижные и словно бы даже какие-то простовато-наивные.
В сознании Чистякова вдруг высветились – мягко говоря, неуместно –круглые очки Джона Леннона.Кумира старшего брата Чистякова. Который – брат – и до сего еще времени носил тертую джинсу и длинные волосы, несмотря на откровенную лысину. Да, взгляд Леннона из-под очков был вспомнен абсолютно не к месту. Потому что на Чистякова смотрели сейчаснечеловеческиеглаза.
Они смотрели из чего-то кустистого, словно мох. (Шерсть? но какая странная…) И рядом в этом кустистом располагалисьещеглаза – три пары, гораздо меньшего размера – и в каждом трепетала синхронно яркая точка: отражение лампочки фонаря, трясущегося в руке.
Подвальная секция была набита всяческим хламом, как это и полагается по чину подвальной секции. Но было в этой картине кое-что необычное. А именно: пыльный хаос вещей делился, ровно и аккуратно, на восемь секторов. Причем делила его сложная и дрожащая мохнатая тень, отбрасываемая фонарем.
Тень…от растопыренных восьми ног огромного паука!
Головоломка сложилась. Ритмично движущиеся крючья были его жвалами (хелицерами– выдала совершенно ненужное сейчас уточненье память). А позади во тьме угадывалось и тулово, пульсирующее в ленивом, сонном, не зависящем от челюстей ритме…
Такогоне моглобыть.
Нобыло.
На Чистякова смотрел из каморки в четыре пары глаз паук невообразимого, немыслимого размера. Размах его лап был больше, чем Семен мог бы развести руки.
И вдруг в подвале, в этой стрекочущей тишине, прошел голос:
– ПОДОБНО ЭТОМУ И В ДУШЕ. ДОСТАТОЧНО ПОЖИТЬ СКОЛЬКО-ТО, И В ДУШЕ НАКАПЛИВАЕТСЯ ДОВОЛЬНО НЕПРОЛАЗНОГО ХЛАМА. И В ЭТОМ ХЛАМЕ ЗАВОДИТСЯ…
Но Чистяков не обратил никакого вниманья на этот голос.
И даже не подумал классифицировать его как-либо: как слуховую галлюцинацию, например.
Потому что он способен был в этот миг думать об одном только. Про вероятное свое ближайшее будущее. Вот эти лапы собираются к тулову, образуя собой пружину. Пружина распрямляется и монстр прыгает на Семена сквозь открытую дверь! И жвалы, полные яда, смыкаются, пробив грудь. И останавливается в ней сердце…
Чистяков закричал.
Глухое эхо подвала повторило нечленораздельный вопль.
И одновременно рука Семена, выронившая фонарик, молниеносно вслепую нащупала дверь каморки и захлопнула ее с громким стуком. И Чистяков развернулся спиною к двери и, упираясь в нее, сполз по ней. И пальцы его забегали по земляному полу, сами как пауки, нашаривая навесной замок.
И пальцам повезло. Они наткнулись на холодную сталь, и ключ не выпал из скважины, и дужка соблаговолила войти в пазы. И вот наконец Семен поворачивает ключ, запирая весь ужас там,по ту сторону.Оказывается отделенным от него… пусть даже только ненадежной дощатой дверкою, но, все-таки, отделенным. И отступает, и прислоняется к бетонной стене подвала и…выдыхает.