Мне остается лишь пониже опустить голову; я слышу рядом его шумное дыхание, вижу его нахальное лицо, ныряющее куда‑то вниз, плывущее между моими изнуренными коленями. Каким‑то чудом мне удается не наступить на его нагрудный значок. Продолжая свой исход, я жду, когда его пуля пробьет щит и вопьется мне в позвоночник. Но ничего такого не происходит, и я благополучно добираюсь до ворот команды Айовы.
А что, если, думаю я с ужасом, мой щит обезглавил его? Что если, когда я видел, как падала его голова, она падала уже отсеченной?
Я вваливаюсь в комнату концессионеров стадиона, падая на колени под тяжестью лотка. Кто‑то оказывается настолько добр, что снимает эту ношу с меня. Это номер 368, в своем галстуке с красными футбольными мячами.
– Боже мой, 501‑й! – восклицает он, глядя на мой опустошенный лоток. – Ты продал все подчистую! На какой трибуне?
Меня окружают другие. Главный бухгалтер начинает подсчитывать, на какую сумму я реализовал товару и каков мой процент. Я слишком обессилел, чтобы объяснять. Он обнаружил, что я «продал» все брелки, кроме одного, все значки, кроме четырех с надписью «Налетай соколом!», все маленькие айовские булавки, с прикрепленными к ним золотыми мячиками, и все пряжки. Затем он объявляет, что я «продал» товару больше чем на триста долларов. Проделав загадочные для меня математические подсчеты, он определяет мои «комиссионные» и заявляет, что я заработал двенадцать долларов семьдесят пять центов.
– Меня обчистили, – признаюсь я наконец. – Они меня достали!
– Они? – произносит шокированный 368‑й.
– Толпа, – со стоном отвечаю я, пытаясь подняться с колен. – Сумасшедшие фанаты, – говорю я. – Они захватили меня. Они хотели меня уничтожить!
– 501‑й, – насторожился 368‑й, – ты хочешь сказать, что они отняли у тебя твой товар?
И я слабо машу рукой в сторону моего растерзанного лотка и моих изодранных о гравий брюк.
Но, почувствовав, что ко мне вернулась способность дышать, я понимаю, что мне следует поскорей убираться отсюда. Сюда вот‑вот нагрянет Фред Пафф. Позади меня слышен рев толпы – мяч вводят в игру. Большая часть торговцев рассеивается; даже 368‑му, алчному болельщику, не терпится уйти. И тогда я делаю взмах рукой, дескать со мной все в порядке, и ему нет необходимости торчать со мной и утешать.
– Мы должны что‑то предпринять в связи с этим, – бормочет он, но его мысли уже на поле, где разыгрывается мяч.
Если бы я не был до такой степени измучен, я бы сказал ему, что мы должны объединить всех торговцев. Я бы разъяснил ему, насколько выгодно участвовать в разделе прибыли, а также о притеснениях пролетариата. Дайте детонатор человеку в галстуке с футбольными мячами! Новый Маркс! Торговцы всего мира, объединяйтесь!
Но в этот момент, в пяти ярдах от границы своей зоны, «Нотр‑Дам» вводит мяч в игру, и мастер ответной подачи – стремительный № 25 – получает его, словно по велению волшебной палочки. И тут 368‑й заявляет:
– Нам нужно ходить по двое с одним лотком.
– Тогда вам придется делить комиссионные пополам, – вмешивается бухгалтер.
– О черт, нет! – возражает 368‑й. – Комиссионные нужно удвоить. Только не говорите, что кто‑то не наживается на всем этом дерьме… – Несомненно, 368 – великий бизнесмен, подцепивший свой галстук по дешевке.
Но размышления прерываются. Стадион над нами разразился звериным воем. Номер 25 из «Нотр‑Дам» терпит крушение прямо поверх своего собственного номера 40, и святой покровитель в золотом шлеме блокирует его.
Наш 368‑й торопится вдоль боковой линии игрового поля под стадионом, направляясь к ближайшему пандусу, в то время как главный бухгалтер бросается к склепообразному тамбуру в дальнем конце комнаты.
Завидуя скорости номера 25 из «Нотр‑Дам», я решаю, что пора сматываться. На этот раз движение гораздо плотнее. Поток зрителей, пропустивших ввод мяча в игру, захлестнул ворота. Поперечная глыба из обмотанного одеялами тела выдавливает меня из подземной толчеи через выход для прессы, такой же незанятый сейчас, как и номер 25 из «Нотр‑Дам», который обнаружил себя в полном одиночестве посредине поля: за ним лишь отставший судья «Айовы» на линии, а впереди – ничего, кроме дальней зоны «Айовы». Рев болельщиков хозяев поля заглушается предвещающим гибель гулом и пронзительным, неудержимым радостным криком, взлетающим над неистовыми католическими трибунами. Банда Воинствующих Ирландцев шлет свой громкий зеленый привет.
И тогда я пускаюсь бегом в сторону другой дальней зоны – прочь от того места, где номер 25 втягивает в себя первую кровь; прочь оттуда, где, как я подозреваю, валяется обезглавленный коп из студенческого городка и где вербуется добровольная армия ROTC
Но я с трудом воспринимаю ее певучий германский. Я возвращаюсь к нижнему древнескандинавскому.
– Klegwoerum, – выдавливаю я. Она просовывает свою холодную, хрупкую руку под ворот моей парки, протискивая ее дальше к спине, и сдавливает так сильно, как только может.
Затем я слышу, как в возвышающемся над нами пустом спальном корпусе клавесинная музыка стихает.