Очень высокий, красивый, загорелый, держался прямо, как будто раньше военным служил, Эдит держал под руку. Они были как будто из кино: она в своих очках... Это сложно объяснить.
Потом Эдит исчезла. Рауль сказал, что она плохо себя чувствует и ей надо отдохнуть. Она присматривала за детьми, им тогда было девять и десять, наверно. Их я никогда не видел.
— Мы сначала ничего не поняли, да? Вообще об этом не думали, правда? — неуверенно проговорил Льюин.
Джеймс все еще не мог оторвать глаз от двух взрослых мужчин, выбивавших друг из друга дурь, хотя у него появилось отчетливое ощущение, что если его попросят рассказать, что происходит на экране, он не сможет этого сделать.
— Дилайс, правда, говорит, она чувствовала, что что-то не так. Ей надо верить.
— Точно.
— А потом к нам повадились полицейские. Проводили следствие. Коронер решил, что это был несчастный случай, но полиции это не очень понравилось. Они все расспрашивали про Рауля, но мы мало что могли им рассказать. Дилайс пересказала им свой сон о детях, но я не думаю, что они приняли ее всерьез. Я думаю, посмеялись в кулак, но вежливо все записали.
Джеймс никак не мог привыкнуть к неровному повествованию, полному недомолвок. Он вдруг обнаружил, что думает совсем о другом. Дэйв явно к чему-то вел, но пока смысл имела лишь брошенная Льюином фраза: «У них начались неприятности». Это было похоже на то, как Адель сказала: «Просто не повезло». Он вспомнил, как стоял на краю утеса с куском голубой шерстяной ткани в руках.
— Когда я встретился с Раулем в следующий раз, он сказал, что Эдит не стало лучше, что им пришлось отправить дочек в пансионат, потому что Эдит больше не могла заниматься ими. Я спросил, что с ней такое, и он сказал, что нервы. Он советовался с одним доктором в Лондоне, на Харлей-стрит, по-моему. Сказали, что ей нужен покой. Она ни с кем не может встречаться. Льюин как-то раз зашел к ним, да?
— Да.
— Рауль его не впустил. Сказал, что Эдит расстроится, если в доме будут посторонние.
— Расстроится. Точно.
— Только это я и мог сказать Дилайс, чтобы она не ввязывалась. Объяснил ей, что если она будет там вертеться, у нее начнутся неприятности. Мы даже несколько раз поскандалили из-за этого, честное слово! Я сказал, что это ее не касается, но она говорила, что мы должны что-то предпринять, вызвать полицию. Но она ничего не сделала. Ну, какое-то время ничего не происходило, и я решил, что все кончилось.
В телевизоре начались активные события. Один из боксеров рухнул на пол. Комментатор сказал: «Похоже, у него травма глаза».
— Потом к Льюину пришли. Эдит пришла. Ну и видок у нее был, да, Льюин?
Льюин только хмыкнул.
— Ну, она сказала Льюину, что Рауль вроде тронулся. Она считала, что это он убил ту женщину, что свалилась с утеса. Он угрожал ей ножом, а потом столкнул вниз. Она говорила, что он принимал какие-то наркотики.
(Рауль Шарпантье стоял на вершине утеса, руку саднило от жгута, с помощью которого минуту назад он накачал вены на предплечье так, что они стали похожи на струи воска, стекающего по свече. Он втянул в шприц немного крови, ввел раствор в вену и кинул инструмент вниз, туда, где находился пляж. Рауль Шарпантье держал на руках это прекрасное ароматное творение и танцевал: Чарли Паркер, Диззи Гиллеспи.
УРауля Шарпантье в руке стилет, резная рукоятка слоновой кости. Он играет им. Прекрасная вещица с острым лезвием. Они танцуют у края утеса, остальные пары танцуют ближе к дому, в полумраке. Эдит наблюдает за ними из окна спальни, у нее болит голова. Прохладный вечер после жаркого безветренного дня, с моря тянет бризом. Она невыразимо несчастна. Она смотрит на них.
Женщина прижимает голову к груди Рауля. Он гладит ей спину ножом, и они скользят, медленно, томно. Она резко поднимает голову, озадаченно улыбается. Она удивлена.
Она делает шаг назад, говорит «Ой!» и падает. Рауль кричит «Осторожно!», подбегает к краю утеса, все бегут в его сторону. Он кричит: «Она упала!» Эдит не двигается с места. Она потрясена тем, что нисколько не потрясена, что понимала, что происходит, с самого начала, что ничего не делала. И это случилось. Она отходит от окна; поздно, Рауль заметил ее. Она запирает дверь в спальню. Расчесывает волосы. Лицо в зеркале отвратительно. Она должна защитить девочек. Она не знает как.)
— Говорила, что он собирается убить ее и детей. Она думала, что он дьявол. Эдит решила, что он принес эту женщину в жертву. Она говорила, что все, кто были на той вечеринке, в этом участвовали.
— Все. Каждый, — твердо сказал Льюин.
— Верно. Дилайс сказала, что это называется паранойя, но то, что она объясняла, я не понял. Ты что-нибудь знаешь о паранойе, Джеймс?
— Надо Дель спросить, она образованная, — сказал Джеймс, удивившись собственному тону.
* * *
Дилайс категорически отказалась мыть посуду.
— Пусть твой красавчик моет, — сказала она. — Или ты его еще не приучила к труду?
— Боюсь, что нет, — сказала Адель и улыбнулась.
— И тебе все равно?
— Ну, как сказать...
Когда она познакомилась с Джеймсом, она подумала, что он самый сексуальный мужчина, кого она видела. Так и оказалось. Он ей нравился или она к нему привыкла, не важно, но именно поэтому. Нет, было, конечно, что-то еще... Она почувствовала, что ее мысли разбегаются, и отбросила их.
— Все равно. Совершенно. Серьезно.
— Кстати, я скрутила совсем слабенькую, — сказала Дилайс, отрываясь от дела. Она манипулировала листочком папиросной бумаги и сильно измельченными фрагментами какого-то растения из полиэтиленового пакетика. Тайская травка. Адель относилась к поколению, не имеющему четкого представления о наркотиках. Слишком молода для кислоты, слишком стара для экстази. Но с тайской травкой она была давно знакома. Ей приходилось выхаживать людей с «сердечными приступами», параноидальными галлюцинациями, приступами депрессии такой силы, что потом уже никогда не удавалось почувствовать себя легко, изматывающими приступами смеха, которые сменялись приступами зевоты, доходившими до потери способности дышать, после чего несколько дней болело лицо. Однажды они с Джеймсом покурили такой травы, и их так сильно развезло на секс, что... ладно. Маленькие куски мягкой крошащейся конопляной смолы давали совсем другое ощущение. Но она, как правило, лишь чувствовала тревогу и восприимчивость. И свободу. Это она обожала.
— Видела бы ты ваши лица, когда я подавала на стол, — сказала она. Они хором рассмеялись. Потом Дилайс хмуро посмотрела ей прямо в глаза.
— Думаю, что мы просто не привыкли к... новшествам.
— Тут было что-то еще.
— Что?
— В этом было что-то еще. Льюин, кажется, правда испугался.
— Льюин, Льюин. Красивый мальчишка, согласись.
— Ну да. Конечно, он великолепен. (Хотя вряд ли его можно назвать мальчишкой.)
— Не мне это говорить, я же практически его мать.
— Да, по-моему, он что-то говорил об этом, ты вырастила его.
— Ну, понимаешь, мне пришлось. Его мать была совершенной девчонкой.
— Да. Да. — Адель обнаружила, что пытается уйти от этого разговора. — Дилайс, а как тебе еда?
— Боже, какая же ты прямолинейная. Прямо к делу. Городская девчонка, да?
— Дилайс...
— Ладно. Скажу через пару минут. Не надо так гнать.
— Извини, не хотела давить на тебя. — Адель сама удивлялась собственной бесцеремонности. И тому, что невинная рыбалка действительно закончилась уловом. Она же не собиралась спрашивать о еде, правда?
— Льюин рассказал тебе об Эдит?
— Ну, что-то рассказал.
— Могу себе представить. «У нее были неприятности, понимаешь, и она сошла с ума». Так примерно? Так и знала.