Отец Льюина оставил ветеринара заканчивать дело в одиночку и пошел в дом за бензином и щепками. Бросив канистру и щепки на берегу, он сунул руку в карман и достал маленькую фляжку. Они по очереди отхлебнули из нее, ветеринар удовлетворенно причмокнул и сунул щепки в нижнюю часть кучи. Отец Льюина полил бензином жалкую груду шерсти, рогов и удивленных морд.
Ветеринар поджег зажигалкой небольшую палочку и осторожно сунул ее в шерсть ближайшей овцы. Шерсть почти мгновенно почернела, обуглилась, почувствовался едкий запах. Но огонь разгорался плохо, и скоро все потухло.
— Я думаю, нужно еще бензина, Оуэн. И как это ты не додумался? — сказал ветеринар.
Отец Льюина принес еще две канистры. На этот раз Льюин пришел вместе с ним. Сдержанный, бледный и собранный. Он принес еще дров.
Тела горели, но слабо и неровно. Отец Льюина, не думая о безопасности, забрался повыше на кучу тел, ступая по головам, спинам и тонким копытам, и плеснул еще бензина. Когда обе канистры были пусты, ветеринар снова зажег огонь; на этот раз он занялся устойчивым и ровным пламенем. День был безветренный и жаркий, вонючий черный дым поднимался толстым столбом прямо вверх, как показалось Льюину, к небесам. Они принесли еще дров и бензина, и к половине седьмого куча превратилась в огромную гору золы и тлеющих остатков тел, от которой исходило сильное тепло и вкусный запах. Льюин почувствовал, что у него потекла слюна. Куча горела ровно и сильно, оседая и потрескивая. Воздух над ней дрожал. В семь начался прилив, стало темнеть.
Нарушив тишину, продолжавшуюся минут пятнадцать, ветеринар бодро сказал:
— Ну, думаю, все, Оуэн. Сочувствую твоей беде. Честное слово.
— Да, — сказал Оуэн Балмер и вздохнул.
— Мне нужно будет заказать один раствор в Суанси, это займет неделю или дней десять. Как только я его раздобуду, я вернусь. А еще я напишу на ветстанцию и в министерство, разумеется.
— В министерство, — тупо повторил отец Льюина.
— Сельского хозяйства, рыболовства и пищевой промышленности, — торжественно объявил ветеринар.
— Тебе непременно нужно это сделать, да? — резко спросил Оуэн Балмер. Он не хотел, чтобы посторонние знали о его делах. И никаких проблем с министерством тоже, большое спасибо.
— Ну, не обязательно. Это не то, что они называют болезнью, подлежащей регистрации, но вообще-то...
— Тогда лучше не надо, мистер Эстли. Буду признателен. Если это все равно.
— Как хочешь, Оуэн. Ну а пока я буду ездить за раствором, тебе и твоему парню остается только ждать и молиться, чтобы это не распространилось на всю отару. И следите за лисами, они могут быть переносчиками. На вашем месте я бы соорудил хорошую крепкую изгородь прямо вдоль обрыва. На случай, если с животными опять что-нибудь случится. Гораздо проще держать их здесь, наверху, чем там, внизу. — Он потрепал Льюина по голове и широко ему улыбнулся. — И, конечно, нельзя позволять им гоняться друг за другом, если одной из них вдруг придет в голову прыгнуть вниз.
Ветеринар рассмеялся, Льюин рассмеялся в ответ, хоть он и не был уверен, что это смешно.
— Ну, не волнуйся, твой отец обо всем позаботится, вот увидишь, — сказал ветеринар. — Не из-за чего переживать. Маленький червячок, только и всего.
* * *
Вечером, когда они пили чай, отец Льюина путано пересказал ему то, что услышал от ветеринара о жизненном цикле Taenia Multiceps и ее зловещей трансформации в Coenurus Cerebralis.
— Он называет это вертячкой. Овцы заражаются этой болезнью через почву. Бывает, в земле появляются такие маленькие-маленькие яйца, и овца ест эти яйца. Яйца такие малюсенькие, что их совсем не видно, они крохотные, но когда они попадают овце в живот, то превращаются в червей. Как земляные черви, только плоские.
Эти черви сначала как нитки, но они едят то, что ест овца, и когда они становятся достаточно большими, выходят из желудка и ползут по позвоночнику. А потом добираются до мозга. И они... они вроде как съедают мозг. Овца не понимает, что происходит, но она крутится, у нее начинает кружиться голова. Это значит, что когда овцы пасутся на утесе, на них что-то находит, они становятся странными, не могут стоять ровно, не могут прямо ходить и падают. Так что мистер Эстли сказал, что переживать не из-за чего, это просто червяк и его можно убить, если побрызгать землю каким-то раствором. А еще нельзя подпускать близко собак и лисиц. Мистер Эстли сказал, что если сразу начать лечить, то никто не умрет. Иногда эти черви живут в помете лисиц и диких собак, но мистер Эстли думает, что порой они просто приходят из земли. Они всегда там живут и иногда выходят на поверхность без всякой причины.
Пока отец говорил, Льюин смотрел на его руки. Отец старался, чтобы его голос звучал уверенно и четко. Беспокоиться не о чем, всего лишь червяк. Червяк живет в яйце, которое лежит в земле. Он ест мозги у овец, когда они еще живы, и заставляет их танцевать, падать с обрыва и разбиваться на куски. Только и всего.
— Мистер Эстли говорит, что люди этим заразиться не могут, червяк не может жить в человеке, только в овце. Так что тебе не о чем беспокоиться.
Отец посмотрел на него. Он хотел, чтобы Льюин ему верил. Льюин вспомнил, каким жалобным был голос отца несколько часов назад, когда он спрашивал ветеринара: «Почему они сделали это, мистер Эстли?» Мальчик выкинул эту мысль из головы, но потом она вернулась.
— Хорошо, — сказал он.
— А завтра мы пойдем, достанем древесины и поставим столбы.
— Хорошо.
Льюин радовался, что отец разговаривал с ним так долго и так серьезно. Будет здорово помогать ему ставить столбы от вертячки, работать с ним рядом. Он постарался выкинуть из головы отвратительного, лениво переворачивающегося червя. Но ночью Льюин снова начал плакать, пытаясь заткнуть рыдания и всхлипы подушкой.
На следующий день пришла Дилайс. Отец Льюина рассказал ей о визите ветеринара и о черве, частично умолчав о том, что случилось с Льюином. Льюин сиял от удовольствия и чувства сопричастности, а когда Дилайс хотела выразить ему свои понимание и сочувствие, он вывернулся и сказал, что ему надо идти помогать отцу ставить забор.
— Льюин, с тобой все в порядке? — спросила она, удержав его на расстоянии вытянутой руки.
— Конечно, — сказал он, стараясь избежать ее пытливого взгляда. Но она видела, что он плакал. Она улыбнулась и похлопала его по спине:
— Ну-ну, красавчик.
* * *
Льюин сел на холодную каменную плиту под окном и уставился в непроницаемую тьму. Непохоже на меня, подумал он, рассиживать вот так просто. Праздные мечтания. Наверху раздался какой-то стук. Он вздрогнул. Его мощное тело застыло в испуге. Потом он подумал: «Черт, окно распахнулось».
Он решительно встал и пошел вверх по лестнице. На полпути лестница поворачивала на девяносто градусов. Глубокая, бархатная мгла лестничной площадки наводила на него ужас. Льюин, давно привыкший к одиночеству, темноте и тишине, обнаружил, что даже сейчас все-таки может испугаться темноты. От этой мысли он тихо засмеялся, однако все было именно так. В армии его на три месяца посылали в Северную Ирландию, и однажды он попал в перестрелку на границе; он не потерял головы и смог выбраться из заварушки целым и невредимым, и никто в его отряде не был ранен. Он получил благодарность: для девятнадцатилетнего это большое достижение. А потом, через две недели, он участвовал в обезвреживании машины с бомбой возле паба в Ньюри. Он стоял в оцеплении на расстоянии, которое теоретически считалось безопасным, и ждал приезда экспертов. Семь минут, и каждая секунда могла стать для него последней. Он выдержал.