Письмо было подложным; молчавший человек у окна, весь слишком тихий дом, наполовину пустой стакан – все казалось угрозой. Джилл откашлялся:
– Письмо от Эми, конечно.
– Да.
– Почему? Я хотел сказать, почему письмо?
– Она предпочла сделать это так.
– Сделать что?
– Объяснить свой уход.
– Она ушла? Куда?
– Не знаю куда. Она отказалась сказать мне.
– Но это нелепо, немыслимо.
Руперт повернулся лицом к нему:
– Ладно, пусть будет по-твоему. Нелепо и немыслимо. Тем не менее это произошло. Какие-то вещи могут случаться без твоего ведома и согласия.
Их взгляды свирепо скрестились в залитой солнцем комнате. Когда Эми бывала поблизости, она сглаживала напряженность, двое мужчин соблюдали приличия и оставались вежливы друг с другом. В ее отсутствие невысказанные колкости и насмешки, накопившиеся за много лет, казалось, повисли в воздухе; каждую можно было выдернуть наудачу и употребить как тетиву для любого лука.
– Она взяла свои вещи, собаку и отбыла, – сказал Руперт.
– Собаку тоже взяла?
– Это ее собака. Она имеет право.
– Раз она взяла собаку, значит...
– Знаю, что это значит.
Оба знали. Если бы Эми намеревалась вернуться, она не увезла бы собаку.
– Ты бы лучше прочитал письмо, – посоветовал Руперт.
Джилл взял письмо и секунду держал его в руках, осторожно, словно бомбу, готовую взорваться от всякого неловкого движения.
– Ты знаешь, что там написано?
– Откуда мне знать? Письмо запечатано и адресовано тебе.
Между тем он знал и помнил каждое слово письма. Перечитал десятки раз, отыскивая слабые места. Даже нашел несколько.
Джилл читал, как начинающий читатель, медленно выговаривая слова:
– "Дорогой Джилли! Я посоветовала Руперту лучше передать тебе это письмо, чем посылать по почте. Ведь тебе захочется задавать ему вопросы: на одни он сумеет ответить, на другие – нет. Впрочем, на некоторые я и сама не в силах ответить, а потому не могу внятно объяснить причины моего временного отсутствия. Главная причина – я сама, и это громадное для меня решение. Я не в состоянии позвонить тебе и попрощаться. Ты начнешь со мной спорить, а я боюсь, что решение окажется недостаточно крепким и не устоит перед твоими доводами.
Уже минула неделя со дня кончины Уильмы, неделя сожалений и горя, но и неделя самопознания... Результат нельзя назвать благополучным. Мне уже тридцать три, а я, оказывается, жила, как ребенок, хотя вовсе этим не наслаждалась. Совсем не наслаждалась, а просто не умела существовать, на кого-нибудь не опираясь. И никогда не сумею, если застряну здесь и погружусь все в ту же рутину. Я должна изведать одиночество и остаться самой собой. Знаю, если бы была зрелой, ответственной личностью, привыкшей выстраивать решения и выполнять их, я могла бы предотвратить смерть Уильмы. А если бы не пила сама, могла бы не позволить Уильме напиваться до состояния депрессии..."
– Эми пила? – удивился Джилл. – Сколько?
– Много.
– Не похоже на Эми, какую я знаю.
– Представь себе, будто есть другая. Она не просто пила, а пила в компании с американским завсегдатаем баров по имени О'Доннел.
– Я не верю.
– Твое дело.
– "...Все это может показаться тебе бессмысленным, Джилли. Но я тоже могу быть практичной. Я уполномочила Руперта распоряжаться моими финансовыми делами. Стало быть, ты можешь не беспокоиться по этому поводу. И, пожалуйста, Джилли, ни в коем случае не порицай Руперта за мой уход. Он был для меня чудесным мужем. Будь добр к нему, подбодри его, он будет скучать без меня. Ты тоже будешь, я знаю. Но у тебя есть Хелен и дети (передай им мой привет и скажи, что я уехала на Восток подлечиться или что-нибудь в этом роде. Не говори им, будто я спятила, как, вероятно, думаешь сам. Я не начала сгибаться, наоборот, только распрямляюсь).
С нежностью, и не беспокойся обо мне!
Эми".
Джилл медленно и методично вложил письмо в конверт, словно то был счет, о котором следовало подумать дважды, прежде чем заплатить.
– На прошлой неделе она много толковала по этому поводу?
– Достаточно.
– Значит, она строила планы отъезда даже раньше, чем возвратилась?
– Она вернулась домой, чтобы забрать Мака.
– Ты должен был предупредить меня заранее: послать телеграмму или что-нибудь такое. Я мог предупредить...
– Каким образом?
– Сказать, чтоб не ездила.
– Это та самая форма, которую она хочет взломать, – заметил Руперт. – Жить по указке.
– Ты хоть что-нибудь знаешь, куда она отправилась?
– Нет. Я даже не уверен, что она думала об определенном месте.
– Ладно. Как она уехала?
– Вызвала кеб. Но я уговорил отменить его и позволить мне отвезти ее на вокзал.
– В какое время?
– Около восьми.
– Может быть, она поехала в Атертон, повидаться со мною?
– Ни в коем случае, – ответил Руперт. – Во-первых, она написала тебе письмо. Во-вторых, увезла с собою Мака. В пассажирских поездах нет багажных вагонов для животных.
– Они есть в "Ларке". Он уходит в Лос-Анджелес около девяти часов. Господи! Так и есть, туда она и уехала – в Лос-Анджелес.
– Множество поездов отбывает, как и прибывает, в Лос-Анджелес.
– Пускай. Ее не так уж трудно выследить: молодая женщина, едущая поездом с шотландским терьером вредного нрава...
– У Мака вовсе не вредный харак... О, ради Бога, выброси это из головы, Джилл. Эми не хочет, чтоб ее выслеживали.
– Она женщина. Добрая половина женщин не знает, чего хочет. Им надо все разъяснять, указывать. Я всегда считал, что тебе надо бы покрепче держать в руках вожжи.
– Забавно. Я-то считал, что ты их держишь.
Джилл покраснел:
– Что ты подразумеваешь?
– Только то, что сказал. Мне не приходилось держать в руках вожжи. Кроме того, я никогда не рассматривал свою жену в одном ряду с лошадьми.
– У женщин и лошадей много общего. Запусти их в открытое поле, и они помчат черт знает куда и исчезнут.
– Где это ты так здорово изучил женщин, Джилл?
– Не хочу с тобой ссориться, – решительно сказал Джилл. – Ситуация слишком серьезна. Что ты намерен делать?
– Ничего. Что ты мне предлагаешь делать?
– Обратись в полицию. Пусть они найдут ее и привезут назад.
– На каком основании? Эми совершеннолетняя, и довольно давно. Это неопровержимый факт.
– Мы можем придумать вескую причину.
– Ох, ради... Ладно. Допустим, мы сделали по-твоему, и, предположим, ее нашли. Что тогда?
– Они привезут ее домой, и тогда мы заставим ее прислушаться к голосу здравого смысла.
– Я полагаю, говоря "мы", ты имеешь в виду себя?
– Что ж, я всегда держал ее в руках, умел образумить, показать смысл.
– Наверно, она видит смысл, – возразил Руперт. – Ее собственный смысл, а не твой.
Джилл хлопнул кулаком по ручке кресла. Пылинки взвились и тревожно разлетелись.
– Ты чертовски хладнокровен и спокоен для человека, у которого пропала жена.
– "Пропала" не совсем подходящее слово.
– Мне оно подходит.
Внезапный сквозняк прорябил пылинки, заплясавшие в солнечном луче, и женский голос позвал у двери задней лестницы:
– Мак, сюда. Мак, иди сюда, малыш. Тебе пора побегать.
При первом слове Джилл выжидательно поднялся. Но когда женщина снова стала звать собаку, он тяжело сел, как если бы Руперт двинул его кулаком в грудь. Руперт не пошевелился.
– Сюда, Мак, да иди же наконец. Если ты опять забрался на эту кровать, я на тебя пожалуюсь! Мак? Малыш?
Мисс Бартон появилась в дверях. Ее щеки от холода порозовели, волосы посветлели до цвета и плотности соломы.
– Ах, мистер Келлог! Боже милостивый! Я понятия не имела, что вы дома. Вломилась как не знаю кто. Что вы подумаете?
– Все в порядке, мисс Бартон, – прервал ее Руперт.