– Почему бы? – Уильма швырнула газету на пол и сняла очки. Из-за дальнозоркости она не могла читать без очков. Но снимала их, разглядывая то, что находилось в другом конце комнаты. Она заметила, как побледнело и застыло лицо Эми.
– Догадываюсь! Ты обнаружила инициалы?
– Обнаружила.
– И, понятно, вообразила, будто Руперт и я бешено влюблены друг в друга; будто годы и годы тянем этот роман за твоей спиной и...
– Заткнись, – приказала Эми. – Не слышишь, что в спальне горничная?
Консуэла открыла дверь своим ключом и застилала постели. Она сгорбилась и еле таскала ноги, устав от перебранки с другом, затянувшейся до поздней ночи. Причина ссоры казалась ей ничтожной до смешного. Она всего-навсего стащила в четыреста одиннадцатом номере черные нейлоновые штанишки. Но дружок страшно разозлился, заорал, что она потеряет работу: будь на то удача, она прикарманила бы и запах от козла. Да и штанишки-то оказались малы и лопнули по швам, пока она силой натягивала их на бедра.
"Жизнь несправедлива. Жизнь жестока, как рога быка". Консуэла стонала, меняя простыни, и страдальчески кряхтела, небрежно ополаскивая раковину водой: "С чего бы я стала воровать козлиный запах?"
– Ты ревнуешь, – вкрадчиво шепнула Уильма. – Признайся.
– Конечно нет. Просто, по-моему, это неприлично. А Джилл, если узнает, поднимет страшный шум.
– Так не говори ему.
– Я ему никогда не говорю. Но он все каким-то образом узнает.
– Почему в твоем возрасте и при твоем весе ты так беспокоишься о том, чем заняты мысли твоего брата?
– Потому что он способен причинить массу хлопот. Не знаю почему, он всегда не доверял Руперту.
– Я могла бы объяснить, почему. Только тебе это не понравится. Наверно, ты даже не станешь слушать.
– Зачем же зря трудиться?
– Я и не собираюсь. – Уильма допила виски. – Значит, тебя не волнует, что я дарю Руперту шкатулку, при условии, что об этом не узнает Джилл. Забавно!
– Мне ни капельки не смешно. Главное, не могу понять, почему тебе захотелось купить такой дорогой подарок.
– Захотелось, и все. Тебе не понять. Ты всю жизнь не позволяла себе того, что тебе хотелось. А я позволяла. И позволяю. Увидела шкатулку в витрине лавчонки и вспомнила, как Руперт однажды сказал, будто море похоже на кованое серебро. Я тогда не поняла, что он подразумевал. Не понимала, пока не увидела шкатулку. Оттого и купила, не думая о цене, о тебе, о Джилле, о всех ваших роковых, запутанных...
– Тише. Горничная...
– К чертям горничную. Да и шкатулку туда же. Возьми эту пакость и вышвырни с балкона.
– Нельзя, – пробормотала Эми. – На улице полно народу. Можно кого-нибудь покалечить.
– А тебе хотелось бы? Ведь правда?
– Не знаю.
– О Господи! Признай это! Признайся хоть разочек, измени себе! Ведь ты хочешь избавиться от шкатулки.
– Да, только...
– Избавься. Выкини через решетку. И кончено. Так просто...
В спальне протестующе мяукнула Консуэла. "Вышвырнуть на улицу серебряную шкатулку! Вышвырнуть, будто помои! Это великий грех! Вдруг какой-нибудь богач увидит, как она падает, схватит ее и умножит свое богатство". Консуэла застонала при мысли о такой несправедливости и прокляла себя за дурость. Зачем было притворяться перед двумя леди, будто она не знает по-английски? Теперь не появишься перед ними, чтобы сказать всю правду: "Я очень бедная и очень смирная крестьянка. Иногда даже поддаюсь искушению что-нибудь украсть".
"Нет, не пойдет. К чему признаваться в воровстве? Наверно, даже хорошо притворяться, будто не говорю по-английски. Просто надо почаще попадаться на глаза и всем видом показывать, что бедна, скромна и честна. Тогда они могут сами подарить шкатулку".
Консуэла посмотрелась в зеркало, висевшее над бюро. А как выглядеть честной? Оказывается, это совсем не просто.
Подхватив пылесос, она направилась в гостиную, уже строя планы, как распорядиться серебряной шкатулкой. Ее надо продать и на вырученные деньги купить билеты завтрашней лотереи. Во вторник утром ее выигрыш опубликуют в газетах. Тут она посоветует своему дружку пойти поцеловаться с козлом, покажет нос хозяину отеля и немедленно уедет в Голливуд, где превратится в блондинку и станет разгуливать среди киношных звезд.
Стараясь, чтобы ее испанский звучал как можно жалостней и скромнее, она сказала:
– Если милостивые дамы извинят, я хотела бы убрать комнату.
– Прикажи ей убраться отсюда и прийти позже, – потребовала Уильма.
Эми покачала головой:
– Не знаю, как это говорится.
– Мне казалось, ты учила испанский в высшей школе.
– Да, пятнадцать лет тому назад и всего один семестр.
– Ладно. Возьми разговорник для туристов.
– Мы... Я забыла его в самолете.
– О Господи! Отделайся от нее любым способом.
Консуэла обнаружила на кофейном столике серебряную шкатулку и восхищенно чмокала, любуясь красотой, мастерством чеканки и количеством лотерейных билетов, которые за нее продадут.
– Похоже, она говорит о шкатулке, – предположила Эми.
– Пусть говорит.
– Если ты намерена выбросить шкатулку, отдай лучше ей.
– Могу отдать, – согласилась Уильма. – Могу, но не хочу. А с чего ты взяла, будто я намерена выбросить ее?
– Ты сказала. Даже пообещала...
– Ничего подобного. Я сказала, если хочешь выбросить ее, так ступай, выброси. Но тебе не хватило смелости, и гы потеряла удобный случай. Шкатулка моя. Я купила ее для Руперта и Руперту подарю.
Консуэла, обманувшаяся в мечтах о белокурой шевелюре и о близости к звездам кино, издала вопль протеста и схватилась за сердце, словно оно готово было лопнуть.
Уильма свирепо уставилась на нее:
– Убирайся. Мы заняты. Придешь позже.
– О, жестокая, – запричитала по-испански Консуэла. – Эгоистка, мерзкая! О, пусть ты вечность проведешь в аду.
– Ни черта не понять, о чем она.
– Хотела в я, чтобы ты понимала, черная ведьма со злыми глазами. От твоего взгляда дети бледнеют и делаются больны. Собаки прячут хвост между ногами и уползают прочь...
– Ну, с меня хватит. – Уильма повернулась к Эми. – Пойду в бар.
– Одна?
– Милости просим, если угодно...
– Рано. Еще нет пяти.
– Оставайся. Если повезет, вспомни что-нибудь из своей высшей испанской школы. То-то повеселишься с этой девкой.
– Уильма, тебе нельзя пить, когда ты в таком настроении. Это вызовет депрессию.
– У меня уже депрессия, – заявила Уильма. – Ты вызвала ее.
В семь часов Эми направилась на поиски.
В отеле работали два бара: просторный бар на крыше, с оживленным оркестром, и другой, поменьше, между холлом и рестораном для тех, кто предпочитал мартини без музыки. Эми подкупила лифтера двумя пезо и спросила, в каком направлении отправилась Уильма.
– Ваша приятельница в меховом манто?
– Да.
– Сначала в сад на крыше. Скоро вышла оттуда и поехала вниз. Пожаловалась, что африканская музыка слишком шумна и мешает разговору.
– Мешает разговору? – удивилась Эми. – С кем?
– С американцем.
– Каким американцем?
– Тут один вертится в баре. У него, как говорят у вас, тоска по родине. Он из Нью-Йорка. Любит поговорить с американцами. Он не опасен. – Лифтер пожал плечами. – Никудышный человек.
Уильма и неопасный американец (смуглый молодой блондин в броской полосатой спортивной куртке) сидели за столиком в углу переполненного бара. Говорила Уильма, а молодой человек слушал и улыбался заученно-профессиональной улыбкой, лишенной тепла и интереса. Эми подумала, что он в самом деле выглядит не опасно. Наверно, и правда, таков для кого угодно, за исключением Уильмы.