С полным безразличием к умоляющим воплям я медленно произнес:
— Я пока что не собираюсь вас карать, меня только интересует, за что вы били этого человека?
Мужик поднял лицо ко мне, затем бросил быстрый взгляд в сторону избитого и быстро пробормотал:
— Господин сияющий дан, это вор. Он воровал...
«Вот, значит, как...» — подумал я, но задать следующий вопрос не успел. Избитый, не меняя позы, вдруг нараспев заговорил:
Хотел стащить кусочек хлеба,
Но был неловок, как хаши.
Так я остался без обеда,
А вон те мерзавцы без... души!..
При этом он пришепетывал, посвистывал, похрюкивал, немного заикался, в общем, в его арсенале имелись все известные мне дефекты речи. Однако лежащий передо мной мужик прекрасно понял все сказанное. Не поворачиваясь, он с ожесточением произнес:
— Вот, господин сияющий дан, он еще и ругается... зараза!
Я внимательно посмотрел на заговорившего стихами оборванца, а затем, переведя взгляд на лежащую толпу, жестко скомандовал:
— Всем подняться с земли!
Вопли над толпой стихли, и мужики после некоторой недоверчивой паузы начали подниматься на ноги. «Зараза» тоже неловко поднялся с истоптанной земли и попытался выпрямиться. Это у него не слишком хорошо получилось, но улыбка продолжала украшать его физиономию. Повернувшись к избивавшим его мужикам, он снова принялся декламировать:
Когда презренный полукхмет
От дана прячет свой обед,
Бедняга должен понимать,
Что дан и сам все может взять!
И дана, знайте наперед,
Ворьем никто не назовет!
Вы знали мой высокий сан,
Вы знали — перед вами дан!
И тем не менее в борьбе
Вы два ребра сломали мне!
Но вот примчался друг мой, дан,
Я вам теперь за все воздам —
Всех тех, кто мною был побит,
Он на башку укоротит!!!
Указав на меня корявым пальцем и сделав эффектную паузу, он повернулся в мою сторону и с самым серьезным видом прошамкал:
— Я все верно сказал? Я на всех указал?
И снова хлюпнул носом.
— Не знаю, на кого ты указал, но укорачивать на башку мне скорее всего никого не придется, — насмешливо проговорил я. — Ты, мой друг, здорово погрешил против истины, заявляя, что кого-то побил.
— Зато я не погрешил против Размера и Рифмы! А тебе, сияющий дан, должно быть известно, что Размер и Рифма превыше всего, даже истины! Но вообще-то я просто не хотел опережать события.
— Не понял? — удивился я.
— Чего ж тут непонятного? — снова осклабился побитый. — Уже завтра моя гениальная эпическая поэма будет заканчиваться словами «Всех тех, кто так меня избил, он на башку укоротил», но в настоящий момент, как ты сам понимаешь, это звучит несколько преждевременно.
«Занятный тип, — подумал я, — интересно, откуда он взялся?» И, повернувшись к стоявшему рядом со мной мужику, я спросил:
— Значит, ты говоришь, это вор? И давно он промышляет воровством?
Мужик поскреб голову заскорузлой пятерней и пожал плечами:
— Ну... Вообще-то, господин сияющий дан, на воровстве мы его первый раз поймали. А знаем мы его давно. Это ж бывший шут господина мощного дана Когга, нашего... э-э-э... господина. Что-то он там, в замке, не то сочинил да вслух прочитал, вот его господин дня три назад и выгнал. Правда, перед этим он его стукнул... по голове, видимо...
Бывший шут немедленно перебил мужика, причем голос его зазвучал неожиданно чисто, с неким эпическим надрывом и скальдическими интонациями:
Если дану дан по дыне
Двинул дивно длинной дланью.
Правда, перед этим он его стукнул... по голове, видимо...
Бывший шут немедленно перебил мужика, причем голос его зазвучал неожиданно чисто, с неким эпическим надрывом и скальдическими интонациями:
Если дану дан по дыне
Двинул дивно длинной дланью...
Тут он неожиданно сбился и через мгновение закончил свое выступление своим обычным шепелявым заиканием:
То не дело полукхмету
Обсуждать проблему эту!
Мы с мужиком посмотрели на это поэтическое дарование, а затем я поинтересовался:
— А почему он вас называет какими-то полукхметами? — При этом мой голос здорово изменился, из него вдруг начисто исчезли властно-пренебрежительные ноты, присущие «сияющему дану».
Мужик взглянул на меня каким-то странным, растерянным, словно бы непонимающим взглядом, но ответил быстро и без запинки:
— Так мы, господин сияющий дан, и есть полукхметы. Мы ж земельку-то у нашего господина, могучего дана Когга, арендуем. Правда, маловато земельки он нам дает, даже... это... дома поставить негде.
— Значит, это вот и есть ваша... родная деревня? — чуть удивленно проговорил я, поскольку впервые встречал «пещерных» жителей.
— Нет, господин сияющий дан, — с неожиданной горечью заговорил мужик, — нашу деревню пять лет назад сожгли. Вот тогда нам и пришлось... в пещеры податься. Но в этих пещерах тролли никогда не жили! — испуганной скороговоркой добавил он.
— А кто же сжег вашу деревню? — вырвался у меня невольный вопрос.
Мужик как-то странно помялся и словно бы нехотя ответил:
— Милостивец наш, хозяин предгорного лена, мощный дан Когг сжег. Его придворный маг, вар Марлок, вычислил, что наша деревня стоит на проклятом нечистью месте. Вот ее и сожгли.
— А земли для новой деревни мощный дан Когг вам, значит, не выделил... — ошарашенно проговорил я.
Мужик решил, что я задал вопрос, поскреб в своей нечесаной башке и, пожав плечами, произнес:
— Мощный дан Когг сказал, что свободной земли у него для нас нет. Вот когда благородные даны уничтожат всю... э-э-э... нечисть, очистят землицу, вот тогда мы тоже станем земляными кхметами, а может, даже и вольными!
Правда, при этом в его голосе начисто отсутствовала уверенность в том, что это счастливое будущее наступит скоро, хотя он явно желал услышать мой ответ на свою реплику.
Я не стал ни разочаровывать мужика, ни разжигать в нем надежду к а скорое исполнение мечтаний, а потому сменил тему разговора:
— И как же зовут... шута дана Когга?
— Мощного дана Когга?! — уточнил полукхмет очень испуганным тоном. Было непонятно, чего он испугался — то ли того, что я опустил в имени дана Когга эпитет «мощный», то ли того, что ему приходится поправлять самого сияющего дана. Я, улыбнувшись про себя, повторил:
— Мощного дана Когга.
Но полукхмет не успел мне ответить, в разговор снова вмешался бывший шут со своими стихами:
Что в имени тебе моем?
Зачем ты ворошишь былое?
Ведь имя розы дав алоэ,
Мы горечи не изведем!
И не почуем аромата,
Присущего цветку цветков!
У всех имен удел таков,
И в каждом имени утрата!
А потому решился я
Утратить собственное имя,
И, если хочешь знать, отныне
Названья нету у меня!
Безыменье мое, как крик,
И кто позвать меня захочет,
Сперва пусть дико захохочет,
Ну а потом воскликнет: «Фрик!!!»
Шуту удалось наконец-то выпрямиться во весь свой крошечный рост и гордо подбочениться.