Орсон потрусил вперед, и я побежал за ним. Вскоре мы оказались у другой тропы, которая поднималась по северной стене дамбы. Пес ступил на нее без всяких колебаний.
Когда мы добрались до верха, я запыхался куда сильнее Орсона, хотя по собачьему счету мохнатый следопыт был намного старше меня.
К счастью, я достаточно долго прожил на свете, чтобы осознавать не слишком заметную, но все же явную убыль своей жизненной энергии и юношеской прыти. К дьяволу тех поэтов, которые воспевают красоту и чистоту тех, кто умер молодыми, в расцвете сил! Несмотря на свой пигментозный экзодермит, я был бы рад дожить до блаженной слабости восьмидесяти лет и даже до старческого маразма человека, именинный торт которого украшен сотней готовых вот-вот погаснуть свеч. Острее всего мы ощущаем себя живыми и осознаем цену жизни тогда, когда бываем наиболее уязвимыми, когда опыт успевает научить нас смирению и излечивает от самонадеянности, которая, подобно некоей форме глухоты, мешает усваивать урок, преподаваемый нам окружающим миром.
Когда луна скрыла свой лик за облачным веером, я обвел взглядом северный берег Санта-Розиты. На Джимми и его похитителя не было и намека.
Как и на химеру. Никто не крался ни по дну, ни по обоим берегам пересохшего русла. Кем бы ни была фигура, замеченная мною на насыпи, я не представлял для нее интереса.
Орсон не колеблясь устремился к нескольким огромным складам, стоявшим в пятидесяти метрах от дамбы. Эти темные здания казались таинственными, несмотря на свое прозаическое предназначение и на то, что я уже был слегка знаком с ними.
Чудовищных размеров, эти склады были на базе далеко не единственными, занимая лишь незначительную часть территории, огороженной сетчатым забором. В годы расцвета штатное расписание Форт-Уиверна составляло 36400 человек. Не считая тринадцати тысяч членов их семей и четырех с лишним тысяч гражданского обслуживающего персонала. Жилой фонд базы состоял из трех тысяч коттеджей и домиков на одну семью. Все они оставались на своих местах, хотя и требовали ремонта.
Через мгновение мы оказались у складов. Чутье Орсона быстро вело его через лабиринт дорожек к самому большому из них. Как и другие окружавшие его постройки, склад был прямоугольным и представлял собой девятиметровое здание из гофрированной жести, имевшее бетонное основание и изогнутую металлическую крышу. В одном из торцов имелись раздвижные ворота, достаточно большие, чтобы пропустить грузовик. Они были закрыты, но рядом красовалась раскрытая настежь дверь, предназначенная для прохода людей.
Подойдя к ней, Орсон, доселе не испытывавший никаких колебаний, замешкался. В помещении за порогом было намного темнее, чем на дорожке, освещенной лишь звездами. Казалось, пес не верил, что чутье может позволить ему оценить скрывающуюся в складе опасность. Как будто запах, по которому он шел, растворился во тьме, царившей внутри здания.
Держась спиной к стене, я медленно подобрался к двери и на мгновение остановился у косяка, держа в руке пистолет и обратив лицо к небу.
Затаив дыхание, я вслушивался в мертвую тишину, нарушавшуюся лишь бурчанием в моем животе, который продолжал переваривать съеденные незадолго до полуночи сыр, хлеб с луком и перец-халапеньо. Если внутри ждал кто-то готовый наброситься на меня, то он действительно должен был быть мертвецом, потому что не производил вообще никаких звуков. Во всяком случае, дышал он намного тише меня.
Я следил за застывшим у входа Орсоном, заметным не более, чем чернильное пятно на мокром черном шелке. После короткой недоуменной заминки он отвернулся от двери и сделал несколько шагов к следующему зданию.
Он тоже молчал – не пыхтел, не стучал когтями по дорожке и даже не издавал пищеварительных звуков, – как будто был лишь призраком собаки. Когда пес оглянулся на пройденный нами путь, в его глазах блеснуло тусклое отражение звезд; едва видимые белые точки обнаженных зубов напоминали фосфоресцирующую улыбку привидения.
Я не чувствовал, что эта заминка была вызвана страхом перед неведомым. Скорее всего пес просто потерял след.
Я посмотрел на часы. Каждая слабо мерцавшая секунда означала не только уходящее время, но и убывание жизненных сил Джимми Уинга. Почти наверняка похищенный не для того, чтобы получить выкуп, он должен был удовлетворить чьи-то темные желания – возможно, столь дикарские, что о них нельзя было подумать без содрогания.
Я ждал, пытаясь бороться со своим чересчур развитым воображением, но когда Орсон, уверенность которого в том, что предмет наших поисков находится внутри, ничуть не выросла, в конце концов снова повернул к двери, я решил действовать. Фортуна любит смелых. Впрочем, как и Смерть.
Левой рукой я потянулся к заткнутому за пояс фонарику. Затем крадучись подошел к двери, перешагнул порог и быстро скользнул налево, одновременно включив фонарик и бросив его на пол в примитивной и, возможно, дурацкой попытке отвлечь внимание стрелка.
Однако выстрела не последовало. Когда фонарик остановился, на складе было тихо, как на мертвой планете, лишенной атмосферы. Я попытался вздохнуть и с удивлением обнаружил, что мне это удалось.
Я поднял фонарик. Большую часть склада составляло помещение такой длины, что луч не достигал его противоположной стены. Да что там противоположной: он не преодолевал и половины расстояния, отделявшего меня от куда более близких смежных стен.
Тени, изгнанные лучом фонарика, тут же возвращались на место и становились еще более густыми и черными. Что ж, спасибо и на том, что среди них не было тени моего предполагаемого соперника.
Орсон, скорее смущенный, чем что-то подозревающий, ступил в освещенное пространство, после недолгой заминки презрительно фыркнул и направился к двери.
И вдруг царившую на складе тишину разорвало глухое «бам-м». Зловещее эхо отразилось от холодных стен пещерообразного помещения и висело в воздухе до тех пор, пока звук не стих и не стал напоминать жужжание июньских москитов.
Я выключил фонарик.
Орсон тут же вернулся и потерся боком о мою ногу.
Я хотел сдвинуться с места.
Но понятия не имел, куда идти.
Должно быть, Джимми был где-то рядом, все еще живой, потому что похититель пока не добрался до черного алтаря, на котором собирался совершить ритуальное заклание агнца. Джимми, маленький, испуганный и одинокий. Его отец был мертв – так же, как и мой. А мать умрет с горя, если я не сумею ей помочь.
Терпение. Одно из величайших достоинств, которому господь учит нас, отказываясь появляться в этом мире. Терпение.
Мы с Орсоном долго стояли и тревожно вслушивались в безмолвие, наставшее после того, как затихло эхо. Но едва я подумал, что услышанный нами звук может не иметь никакого значения, как раздался гневный и низкий мужской голос, такой же приглушенный, каким был донесшийся до нас звон. Голос был один. Не беседа. Монолог. Кто-то говорил сам с собой… или с маленьким испуганным пленником, который не смел отвечать. Я не разбирал слов, но голос был грубым и хриплым, как у сказочного тролля.
Он не приближался и не удалялся, но было ясно, что человек находится не в этом помещении. Я не успел определить, откуда доносятся хриплые слова, как тролль замолчал. Форт-Уиверн был закрыт всего лишь девятнадцать месяцев назад, поэтому у меня не было времени изучить каждый его уголок так же тщательно, как укромные места Мунлайт-Бея. До сих пор мои поиски проходили в более таинственных частях базы, где я видел зрелища странные и интригующие.