Но красоты Парижа не могли унять его волнения. Надо прогуляться, отвлечься. Жак Некер сказал через интерком секретарше, что сегодня уже не вернется, сел в свой личный лифт и спустился вниз.
Минут пятнадцать он шел куда-то наугад и думал только об одном: Джастин приезжает! Он все еще не мог в это поверить, не мог себе представить, что это правда. Слова, это всего лишь слова. В голову лезли только идиотские мысли, например, о том, что все может сорваться. Самолет Джастин разобьется, или он сам попадет в автокатастрофу, так и не дождавшись ее приезда, или, в конце концов, настанет конец света. Огненная колесница, Судный день…
Но здравый смысл все-таки победил, и Некер решил, что, если он купит дочери какой-то подарок, сейчас же, немедленно купит нечто реальное и весомое, то, что можно потрогать руками, это поможет ему самому осознать происходящее, убедить себя в том, что через три дня она приедет.
Да, она никогда не отвечала на его письма, даже не читала их, но теперь-то она понимает, что они увидят друг друга, будут друг с другом говорить. И судьба не вправе отказать ему в этом. Едва узнав о ее существовании, а было это всего несколько месяцев назад, он с нетерпением ждал встречи с ней.
Он просто обязан сказать Джастин, что считает самым постыдным поступком своей жизни то, как он обошелся с ее матерью. Все тридцать четыре долгих года он проклинал себя за то, что бросил Хелену Лоринг. Им было тогда по девятнадцать лет, Нью-Йорк, студенческая жизнь, и вдруг она поняла, что беременна. Он в панике бежал, бежал в Швейцарию, оставил Хелену одну-одинешеньку. И трусость его непростительна. Наказание было тяжким, но он заслуживал и большего. В самые мрачные моменты он думал о том, что его жена, бедняжка Николь, не могла родить именно потому, что ее, женщину, которой он был верен до самой ее смерти, не миновала кара, уготованная ему.
Жак Некер никогда не был человеком религиозным и полагался лишь на то, в чем сам мог убедиться. Но теперь он взывал к тому самому господу, в которого не верил. «Прошу тебя, – молился он, – сделай так, чтобы дочь моя была снисходительна ко мне. О прощении не прошу – я недостоин его. Хочу я лишь одного – узнать ее. Она – единственное дитя, которое мне было суждено иметь. Так позволь же мне быть с ней рядом, видеть ее лицо, слышать ее смех».
У него были фотографии Джастин, множество альбомов, которые он рассматривал каждый вечер, но он не знал о ней ничего, кроме того, что она выросла, преуспела в бизнесе и никогда не была замужем. Он даже не знал, была ли Джастин счастлива, но почему-то именно на этот вопрос он больше всего хотел получить ответ.
Он шел, не замечая ничего вокруг, и женщины с любопытством оборачивались на высокого блондина с седеющими висками и задумчивыми голубыми глазами. И каждая думала: не француз, это точно. Судя по покрою костюма и ботинкам – англичанин. А может, норвежец или швед? Или богатый американец? Вряд ли. Слишком уж уверенно он себя чувствует в толкотне парижских улиц, здесь ему все знакомо – даже на витрины не смотрит. Но наверняка это человек значительный, о знакомстве с таким можно только мечтать, или даже знаменитый, лицо у него как будто знакомое.
Некер огляделся и понял, что дошел до рю де Монсо, почти до самого парка Монсо. «Отлично», – подумал он и направился к роскошному особняку с зашторенными окнами, у дверей которого висела скромная медная табличка: «Кремер и сыновья».
– Мсье Филипп дома? – спросил он у слуги, открывшего дверь.
– Разумеется, мсье Некер. Мсье Лоран и мсье Оливье тоже здесь.
– Прекрасно.
И отец, и оба сына были торговцами французской мебелью, их фирма была известна в мире. И все, что они выставляли у себя, было только высшего качества.
Занимались они антиквариатом, и предлагаемый ими товар был не только подлинным и в отменном состоянии, нет, это были истинные произведения искусства той степени безупречности, какая встречается лишь в бриллиантах чистой воды. Но неужто кто-то может предпочесть горстку камешков паре шкафчиков работы самого Буля за двадцать миллионов долларов, которые принадлежали когда-то королям Франции?
– Рад вас видеть, Жак, – сказал, входя в приемную, Филипп Кремер, быстроглазый, круглолицый человечек с обворожительной улыбкой и кустистыми бровями. Его дед, Люсьен Кремер, открыл свое дело в 1875 году. – Позвольте мне предложить вам что-нибудь выпить.
– Нет-нет, Филипп, благодарю вас. Вы же знаете, я никогда не отказываюсь. Но сегодня у меня к вам серьезное дело, а поболтаем как-нибудь в другой раз.
– В другой раз? Ну что ж, в другой так в другой. Постараюсь вам помочь, Жак, хотя, признаюсь, мне будет нелегко. Сами знаете – для нас беседа с клиентом – это самая приятная часть работы. А дело действительно серьезное?
– Подарок даме.
– Вот как! – Он на мгновение задумался. – Это действительно серьезно. Начнем осмотр?
– Да, пожалуй. – И Некер быстрым шагом направился в один из залов. Ориентировался он здесь отлично, потому что давно собирал антикварную мебель. Оба поколения Кремеров и работали, и жили в этом особняке. Они занимали четыре квартиры с двумя лифтами и бассейном, а их изумительный товар был выставлен в девяти огромных залах.
– Вас интересует семнадцатый век или восемнадцатый, друг мой? – осведомился Филипп.
– Еще не знаю. Пойму, когда увижу, – рассеянно отозвался Некер, протискиваясь между инкрустированным секретером времен Людовика XV и позолоченным креслом из Версаля, чтобы получше рассмотреть часы, вставленные в отделанную бронзой вазу зеленого китайского фарфора.
– Может быть, что-нибудь небольшое? – предложил Кремер. – Для подарка лучше подходит какая-нибудь безделица. Мебель требует соответствующего места. Или вы можете предположить, куда ее поставят?
– Да-да, вы правы, – рассеянно согласился Некер, продолжая осматривать подсвечники, чернильные приборы, вазы, шкатулки, табакерки. Но нет, того, что ему было нужно, он не находил. На минуту он остановился около лиможского сервиза для шоколада, окинул взглядом картины, гравюры и бра, висевшие по стенам. Он шел по залам, где каждая вещь была сделана не позже 1799 года, находил многое из того, чем соблазнился бы сам, но ничего подходящего для Джастин найти не мог.
Кремер, с трудом сдерживая любопытство, следовал за ним в почтительном молчании. Неужели это тот самый Жак Некер, который мог возвращаться раз пять-шесть, часами осматривая тот или иной предмет, сосредоточенно и внимательно, как это делает истинный знаток и коллекционер, прежде чем решался его приобрести. Сегодня он походил на ребенка, который бродит по магазину игрушек не в силах решить, на чем остановить выбор. Он уже отверг штук сто разных редкостей, которые была бы счастлива иметь любая женщина.
– Ага! – воскликнул наконец Некер и остановился. – Вот оно! Я знал, что найду у вас то, что надо. – И он указал на небольшой письменный столик, который, казалось, влетел сюда по воздуху. Он был невообразимо изящен и столь же невообразимо живописен, украшенный везде, где только возможно, так что почти не видно было его богатой резьбы. Столешница и передние панели выдвижных ящичков были отделаны медальонами севрского фарфора, расписанными букетами и гирляндами цветов в пастельных розово-голубовато-зеленых тонах. – Он ей подойдет, это ее цвета.
Кремер задумчиво смотрел на столик, который был куплен им совсем недавно на женевском аукционе.