– Значит, вы пишете первыми! – напомнил высокий, обернувшись.
– Слово? – требовательно спросил Милош, предостерегающе подняв палец.
– Слово! – в один голос, смеясь, заверили девушки.
II
УТЕШИТЕЛЬНИЦЫ
В ДЕРЕВНЮ утешительниц Хелен с Миленой вошли под мелким дождем, словно в облаке водяной пыли. Всякий свет, будь то от окошка или от фонаря, преломлялся в искрящихся капельках. Кирпичные домики, стоящие вплотную друг к другу вдоль улицы, казались игрушечными. К некоторым надо было спускаться на несколько ступенек, а двери были такие низкие, что при входе хотелось пригнуться. У первого дома Милена остановилась.
– Я подожду здесь. И не забудь про меня, если твоя утешительница сготовила что-нибудь вкусное, я голодная.
– Будь спокойна, не забуду. От души надеюсь – ради тебя, – что в библиотеке топят…
Чтобы удостовериться в этом, она проводила подругу в небольшую комнату с низким потолком. За стеклянной дверцей печки ярким пламенем пылали дрова, было тепло и тихо.
– Они никогда не забывают топить, – сказала Милена.
На столе, возле которого стоял единственный стул, приветливо горела лампа под абажуром, словно в ожидании желанного гостя. По стене на половине высоты тянулись две длинные полки, заставленные книгами, явно читаными и перечитанными, судя по обтрепанным, кое-где вылезающим из переплета страницам.
Милена, снимая накидку, уже вглядывалась в них, решая, какую выбрать.
– Я пошла, – бросила Хелен. – Пока. Приятного чтения!
Ей и самой доводилось бывать тут раз десять, не меньше, когда она сопровождала Милену или еще кого-нибудь. Она обожала это место, отъединенное от мира, где никто тебя не потревожит, где можно спокойно читать и предаваться мечтам. Хелен оно представлялось чем-то вроде гнезда или, может, колыбели, в общем, чем-то таким, где тепло и никто не обидит. Иногда только зайдет спокойный, ненавязчивый человек, наверное, муж одной из утешительниц, подкинет дров в печку. Спросит ласково: «Ну как, мадемуазель, читаете, смотрю?» Услышит в ответ: «Да, спасибо!» – и выйдет. Один только раз ей довелось делить эту комнату с другим сопровождающим, мальчиком, который несколько минут читал, а потом притулился в уголке и уснул, уткнувшись головой в колени.
Все девочки радовались, когда их выбирали в сопровождающие, потому что это давало возможность провести два часа в этой «библиотеке». Многие, конечно, предпочли бы зайти к утешительнице, но в пункте 22 было ясно сказано: «Исполняющему обязанности сопровождающего запрещается совмещать эти обязанности с посещением своей утешительницы». А упомянутое в том же пункте наказание отбивало всякую охоту рисковать: «Лишение права на выход до конца учебного года». Хелен прошла дальше по улице, у фонтана повернула налево и по крутой улочке стала взбираться выше. Остановившись перед домом 47, она заметила, что улыбается. Она знала, как ей сейчас обрадуются и какой радостью это будет для нее. Спустившись на три ступеньки вниз, она два раза тихонько стукнула не в дверь, а в окошко, в запотевшее изнутри стекло. Скоро маленькая рука протерла окошко, и в нем показалось сияющее личико. Ребенок беззвучно открывал рот как можно шире, и Хелен прочла по его губам два слога своего имени: ХЕ-ЛЕН!
Не прошло и нескольких секунд, как Октаво бросился ей на шею. Хелен подхватила его и расцеловала в круглые щеки.
– Какой ты тяжелый!
– Двадцать шесть кило, – похвастался мальчик.
– Мама дома?
– На кухне. А я уроки делаю. Поможешь мне, как в тот раз? Мне нравится, как ты помогаешь.
Они вошли. Комната была немногим больше «библиотеки», но справа лестница вела на второй этаж, в спальню, а дверь напротив входа – в кухню. В этой двери и появилась огромная фигура Паулы.
В одно из первых своих посещений Хелен, наплакавшись, уснула в объятиях Паулы, а проснувшись, ляпнула:
– Паула, сколько ты весишь?
Ей тогда было всего четырнадцать, и беззастенчивость вопроса рассмешила толстуху:
– Не знаю, девонька моя… Даже представления не имею. Но много, ох, много…
Стоило прижаться к Пауле, и уже не понять было, где руки, где плечи, где груди, где живот. Все было сплошным мягким теплом, и хотелось остаться в нем навсегда.
Паула встретила Хелен с распростертыми объятиями, в которых девушка с радостью угнездилась.
– Ну вот, красавица моя… Давно не бывала…
Паула часто ее так называла. «Красавица моя», «милушка»… И брала ее лицо в ладони, разглядывала и любовалась. Хелен много чего доводилось слышать на свой счет – что она упрямая, без тормозов, что она чудная, что ей следовало бы родиться мальчишкой, – но что она красавица или милушка – никогда. А Паула ее так называла, и Хелен ей верила.
– Последний раз – перед летними каникулами, – подтвердила Хелен. – Я хотела дотерпеть хотя бы до декабря, но не смогла…
– Ну, пойдем, покормлю. Я как раз готовлю ужин для Октаво. Печеную картошку. Еще с обеда остался пирог с грушами, будешь?
– А как же! – обрадовалась Хелен.
Все, что она ела здесь, вдали от ненавистной столовки, казалось ей неимоверно вкусным.
– Поди сюда, у меня не получается…
Паула отправилась на кухню, а Хелен уселась рядом с мальчиком.
– Ну, что хорошенького изучаешь?
– Мужской и женский род…
– Понятно. Ну, давай разбираться…
– Учительница дала такой пример: Он – булочник, она – булочница. Надо придумать еще три.
– Придумал?
– Да, три. Только насчет третьего не уверен.
– Слушаю тебя.
– Он – кот, она – кошка.
– Очень хорошо.
– Он – волшебник, она – волшебница.
– Отлично. А третий?
– Не знаю, может, неправильно…
– А ты скажи, посмотрим.
– Он – ботинок, она – туфля.
Хелен стоило большого труда не расхохотаться. Но в то же время ее накрыла волна печали, глубокой и неодолимой. Может, у нее где-то есть маленький братик, свой, родной? Братик, который вот так же пыхтит над уроками? Бьется, высунув язык от усердия, над спряжением глаголов или над умножением двузначных чисел?
Нет, нигде у нее нет никаких братьев и сестер. И родителей нет. Она вспомнила приют, где прошло ее детство, и осенний день, когда она его покинула. Разве такое забудешь?
Трое хмурых мужчин вталкивают ее на заднее сиденье большой машины. Запирают дверцы и трогаются, не говоря ни слова. Хелен спрашивает того, кто сидит рядом:
– Почему вы заперли дверцы – думаете, я собираюсь выпрыгнуть на ходу? Куда вы меня везете?
Но тот молчит, даже головы не поворачивает. Всю дорогу в ноздрях у нее стоит крепкий запах кожи от его куртки и дым сигарет, которые курят двое других на переднем сиденье. Час за часом они едут полями, потом вдоль реки до незнакомого городка, пока перед ними не вырастает серое здание, в котором ей отныне предстоит жить: интернат.
И никогда ей не забыть, как она со своими конвоирами впервые вошла во двор.
Там не меньше сотни девочек, они стоят кучками по пять-шесть человек и ждут; у каждой через руку переброшена сложенная накидка, а в другой руке какая-то книжечка. Все на удивление тихие. Хелен ведут по каким-то обшарпанным коридорам и вталкивают в предбанник кабинета Директрисы, где на несколько минут она остается одна. Потом открывается дверь и выходит девочка с накидкой через руку и с книжкой в другой. Она маленького роста, в очках с толстыми стеклами и выглядит еще более потерянной, чем остальные. Это Катарина Пансек, как позже узнает Хелен. Она лепечет: «Теперь ты…» – и исчезает. Хелен тихонько толкает дверь, которая осталась приоткрытой.
– Фамилия!
Так Хелен впервые слышит голос Директрисы.
– Дорманн.