Она села и только нервно теребила ткань своего платья целую долгую минуту, а потом подняла глаза, посмотрела ему в лицо с душераздирающей искренностью и промолвила:
— Я соскучилась по тебе.
Ему показалось, что стены рушатся на него.
— Франческа, я…
— Ты был моим другом, — сказала она укоризненно. — Если не считать Джона, ты был моим самым близким другом, а теперь я не знаю, кто ты мне.
— Я… — Он чувствовал себя полным идиотом, совершенно бессильным и поверженным во прах взглядом этих синих глаз и неподъемным грузом вины.
Вины — за что? Он и сам уже не совсем точно знал. Он чувствовал, что виноват, виноват во многих отношениях, и что многочисленные «вины» наваливаются на него со всех сторон и давят так, что он уже и уследить не может, где какая.
— Что с тобой такое? — спросила она. — Почему ты избегаешь меня?
— Я не знаю, — ответил он, так как не в силах был солгать ей и сказать, что вовсе ее не избегает. Она была слишком умна, чтобы поверить в подобную ложь. Но не мог он сказать ей и правды.
Губы ее задрожали, и вот нижнюю прикусили ровные зубки. Он смотрел на ее рот, не в силах оторваться, и ненавидел себя за вожделение, которое при этом испытывал.
— Предполагалось, что ты и мой друг тоже, — прошептала она.
— Франческа, не надо.
— Ты был так нужен мне, — тихо проговорила она. — Ты и сейчас мне нужен.
— Вовсе я не нужен, — ответил он. — У тебя есть матери и сестры.
— Я не хочу говорить с сестрами. — Голос ее стал почти бесстрастным. — Они не понимают.
— Ну я-то точно ничего не пойму, — парировал он. От безнадежности голос его прозвучал резко и неприятно.
Она только посмотрела на него, и в глазах ее было осуждение.
— Франческа, ты… — Ему очень хотелось воздеть руки к небу, но вместо того он скрестил их на груди. — У тебя же был выкидыш.
— Да, — только и сказала она.
— Ну что я могу знать о подобных вещах? Тебе следует поговорить с женщиной.
— А ты не можешь сказать, что тебе очень жалко меня?
— Я уже говорил, что мне очень жалко тебя!
— А искренне сказать то же не можешь? Ну чего, чего она хотела от него?
— Франческа, я говорил искренне.
— Просто у меня в душе такой гнев, — заговорила она голосом, который с каждым словом набирал силу, — и такая печаль, и такое горе, и когда я смотрю на тебя, я не понимаю, почему ты не чувствуешь того же.
Мгновение он оставался недвижим.
— Никогда больше не говори так, — прошептал он. Глаза ее вспыхнули гневом.
— Ну, ты довольно странно выказываешь свое огорчение. Ты совсем не заходишь и не разговариваешь со мной, и ты не понимаешь…
— Что ты хочешь, чтобы я понял?! — не выдержал он. — Что я могу понять? Ради всего… — Он оборвал себя прежде, чем богохульство сорвалось с его губ, и, отвернувшись, тяжело оперся о подоконник.
За его спиной Франческа сидела очень тихо, неподвижная, как сама смерть. Наконец она заговорила:
— Сама не понимаю, зачем я пришла. Я пойду.
— Не уходи, — отозвался он хрипло. Но не обернулся к ней.
Она ничего не ответила, она не совсем поняла, что именно он хотел сказать.
— Ведь ты только что пришла, — продолжал он неловко, срывающимся голосом. — Ты должна выпить чашку чаю по крайней мере.
Франческа кивнула, хотя он по-прежнему не смотрел на нее.
В таком положении они и оставались на протяжении нескольких минут, слишком долго, так что под конец молчание стало казаться ей невыносимым. Часы тихо тикали в углу, и перед ней была спина Майкла, и все, что она могла, — это думать и самой себе удивляться: зачем она пришла сюда?
Чего она хотела от него?
Интересно, было бы ей легче, если бы она знала это?
— Майкл! — Имя его сорвалось с ее губ прежде, чем она поняла, что собирается заговорить.
Он обернулся к ней. Он ничего не сказал, но посмотрел на нее.
— Я… — И зачем она окликнула его? Чего она хотела? — Я…
А он все не говорил ни слова. Просто стоял и ждал, пока она соберется с мыслями, что только все усложняло. А затем, к ее ужасу, все выплеснулось наружу.
— Я не знаю, что мне теперь делать, — говорила она, слыша, как дрожит ее голос. — И в моей душе такой гнев, и… — Она смолкла, нервно вздохнула, боясь заплакать.
Майкл, стоявший напротив нее, приоткрыл рот и все равно не вымолвил ни звука.
— Я не знаю, почему все так происходит, — простонала она. — Что я сделала? Что я такого сделала?
— Ничего, — уверил он ее.
— Его нет и никогда больше не будет, и мне так… так… — Она подняла глаза на Майкла, чувствуя, как гнев и горе искажают ее черты. — Это несправедливо. Несправедливо, что такое случилось со мной, а не с кем-нибудь другим, и несправедливо, что такое вообще должно случиться с кем-то, и несправедливо, что я потеряла… — Тут она задохнулась, и вздох превратился в рыдание, и она могла только плакать и плакать.
— Франческа, — сказал Майкл, опускаясь на колени у ее ног. — Мне так жалко тебя. Так жалко.
— Я знаю, — прорыдала она, — но от этого мне ни капельки не легче.
— Нет, конечно, — пробормотал он.
— И от этого все еще несправедливее.
— Верно, — согласился он.
— И от этого… от этого…
Он не стал пытаться закончить фразу за нее. А лучше бы закончил, часто думала она потом. Долгие годы она жалела, что он не сказал тогда что-нибудь, потому что, может, он сказал бы что-то не к месту, и она, может, и не приникла бы к нему и не позволила бы ему заключить себя в объятия.
Но, Боже всемогущий, как же ей не хватало объятий!
— Почему ты ушел? — плакала она. — Почему ты не смог помочь мне?
— Я хотел… ты не… — И в конце концов он просто сказал: — Я не знаю, что сказать.
Она требовала от него слишком многого. Она и сама это понимала, но ей было все равно. Очень уж ей было плохо в одиночестве.
Но как раз сейчас, пусть это и длилось лишь мгновение, она была не одна. Рядом был Майкл, и он обнимал ее, и первый раз за много недель она почувствовала, что ей тепло и не страшно. И просто плакала. Она плакала за все эти недели. Она плакала по Джону и по ребенку, который так и не родился.
Но в основном она плакала по себе.
— Майкл, — сказала она, когда оправилась настолько, что смогла заговорить. Голос ее все еще дрожал, но она сумела выговорить его имя, а значит, сумеет выговорить и остальное.
—Да?
— Нельзя, чтобы все шло так же и дальше.
Она почувствовала, как что-то изменилось в нем. Объятия его стали крепче, а может, слабее, — одним словом, не такими, как раньше.
— Что именно? — спросил он неуверенно. Голос его прозвучал хрипло.
Она чуть отодвинулась, чтобы видеть его лицо, и с облегчением почувствовала, что руки его выпустили ее, так что ей не пришлось высвобождаться.
— Вот это, — ответила она, хотя отлично знала, что он не понял. А если и понял, то будет и дальше притворяться, что не понимает. То, что ты упорно игнорируешь меня.
— Франческа, я…
— Этот ребенок должен был быть в некотором роде и твоим, — вырвалось у нее.
Он побледнел, смертельно побледнел. Так сильно, что она испугалась.
— Что ты хочешь этим сказать? — прошептал он.
— Ребенку был бы нужен отец, — пролепетала она, беспомощно пожимая плечами. — Я… ты… кто же еще, кроме тебя?
— У тебя есть братья, — с трудом выдавил он.
— Они не знали Джона. Не знали его так, как ты.
Он отодвинулся от нее, встал, а затем, как если бы этого было недостаточно, принялся пятиться от нее, и пятился сколько мог, пока не оказался у самого окна. Глаза его странно блестели, и на одно мгновение ей показалось, что выглядит он как затравленное животное, загнанное в угол и перепуганное, ожидающее, что вот сейчас ему нанесут смертельный удар.