— «ЯК» надраен, как медный котелок... Приготовил к сдаче?
— Как он его сюда загнал, вопрос... Грузовик не подберется.
— Камешки из-под колес вынуть, он своим ходом скатится. Внизу его зацепим.
— Быстренько, быстренько!
— Товарищ лейтенант! — донесся из амбара сдавленный голос. — Вы голову промыть дадите?
Возглас излился, несомненно, из женской груди; старшина, вслушавшись, авторитетно заявил, что в амбаре моет голову не кто иная, как Глафира Кожемякина.
— И здесь знакомая, — отметил лейтенант. Шебельниченко, мимикой открестившись от знакомства, шепотком пояснил:
— Ее из бани по тревоге выкурили, так она за свою недомытую голову начальнику штаба плешь проела. Потом ее перевели.
— Кожемякина! — почему-то нараспев обратился в сторону амбара Кулев.
— Не Кожемякина. И не Глафира, — ответил ему неприязненно женский голос, делая ударение на «не». — А самолет заминирован, учтите, я предупредила...
Мужчины, как по команде отступив от «ЯКа», воззрились на бревенчатую стену хуторского строения.
— Бабы, когда голову моют, о другом думают, — заявил Шебельниченко. — Лейтенант, ну его, «ЯК»... К своему «ИЛу» не поспеем.
Он отрекался от своей находки. Предлагал отходную.
Кулев, гонимый беспокойством, перестал спешить. Мытье женской головы — многотрудное занятие. Мама приступала к нему после длительных приготовлений, в особом расположении духа и как бы что-то загадав. Священнодействие с кувшином, мыльным раствором, просушкой и укладкой волос предполагало отрешенность от всех прочих дел, и тайное желание мамы сводилось, видимо, к тому, чтобы никто из соседей по коммунальной квартире не помешал ей исполнить важный замысел; обычно она приступала к ответственной процедуре ночью, когда квартира отходила ко сну... А степь, этот хутор с часу на час превратятся в арену боя...
Кулев быстрым шагом обогнул амбар, тронул массивную дверь на кованых петлях.
Гулко брякнула щеколда.
— Не подглядывать! — взвизгнул женский голос. «Скушали? — мимикой спросил его Шебельниченко. -
Что я говорил?»
Кулев пристыженно слушал сердитое плескание в тазике.
Раз и два шумно сливалась вода.
— Банно-прачечный трест, — сказал он, чтобы не молчать. — Нашли чем заниматься.
— Дюрит лопнул! — в сердцах отозвалась моющаяся. Он представил, как она стряхивает мыльную пену с рук и осуждающе смотрит в его сторону, на запертую дверь. — Масло из системы выбило, на черта стала похожа... Да еще машину драила.
«Женское пополнение! — осенило Кулева. — Женское пополнение, о котором столько разговоров на КП Егошина»,
— Из хозяйства Дарьюшкина, что ли? — спросил он примирительно. — Из Песковатки?
— Колхоз Кирова.
— Колхоз Кирова! — Теперь пришла очередь Кулева мерить взглядом старшину: «Глафира Кожемякина...» — Мы в колхозе Кирова берем прикрытие, а рядом «мессера», подкарауливают наших...
— И не ваших... И в Нижне-Чирской — тоже.
— В Нижне-Чирской?! — усомнился старшина. — Отставить панику!
— В Нижне-Чирской нас обстреляла зенитка и тут же прихватили «мессера»... Как по нотам.
— Когда?
— Я сама против паники. Вчера... В восемь десять — восемь пятнадцать утра примерно... Шумный сброс воды — и тишина. Молчание.
Наконец она открыла дверь. Чистое, промытое лицо без свекольного оттенка. Скорее оно было бледно.
— Я не прохлаждаюсь, товарищ лейтенант, — с опозданием, сдержанно пояснила летчица. — Я здесь приземлилась и отсюда взлечу. Сержант Бахарева, — и подобралась, свела каблуки брезентовых, в потеках масла сапожек, как образцовый строевик, отработавший курс молодого бойца. Румянец постепенно приливал к ее щекам.
— А если немец двинет?
— Сижу без масла, — сказала она веско. — Дюрит заменен. Доставят масло, я заправлюсь и — домой.
— Кто доставит? Откуда?
— Из Малой Россошки...
Кулев вспомнил взмыленных коней заградотряда.
— Сержант Бахарева! — Он по-командирски приосанился. — Берем «ЯК» на прицеп, и сей же момент — ходу.
Она отрицательно покачала головой.
Не мина с секреткой, бог весть куда подложенная (подложенная ли?), ограждала ее самолет, но румянец к лицу, строчка свежего подворотничка и, конечно, грубоватой ткани светлая лента в волосах... Кулев не ошибся, предложив серьезную заботу о прическе. Лента в волосах, старательно промытых и слегка на висках пушившихся, вместе с твердым отказом покинуть хутор как-то разом возвысили летчицу в его глазах. Опрятный, не глаженный после стирки, сильной рукой выжатый комбинезон был также на ней хорош.
— Тогда... двинули, — сказал Кулев своим, не трогаясь с места.
— Очень плохая вода, — поделилась с ним Бахарева, недовольно прощупывая волосы. — Холодная, жесткая... ужас. Никак голову не промою.
Это все, что она могла ему сказать, оставаясь здесь с «ЯКом».
— Когда-то авиация жила на касторке...
— Мензурка бы касторки не помешала.
— Моторное масло не подойдет?
— Нет, — без улыбки ответила она, вместе с непринятой шуткой отставляя еще дальше лейтенанта от своих расчетов и планов, где тайны косметики и получения заправочного масла соседствуют с готовностью взлететь на сияющем чистотой истребителе по этим колдобинам и буеракам.
«Как же она приземлилась здесь, целехонька?» — запоздало удивился Кулев.
— Товарищ лейтенант, все ясно, едем, — сказал старшина. — Майор Егошин нас заждался...
— Майор Егошин... дома? — насторожилась Бахарева, глядя мимо Кулева и что-то поправляя в волосах.
— Был дома.
— Вы когда... оттуда?
— С «пятачка»? Третий день. По коням!
— Обождите, на Обливскую водил... Егошин?
— На Обливскую? Может быть.
— Самолет его пестрый, как зебра?
— «Черт полосатый», да... Не обязательно водил Егошин, — сказал Кулев, потолкавшийся на КП. — Другие на «черте» тоже летают...
— Мы прикрывали, — упавшим голосом призналась Бахарева, кровь схлынула с ее лица... — Действительно, «черт», от земли не отличишь...
— Плохо прикрывали?
— Чужая машина, мотор отказал. — Она мельком, неприязненно глянула на самолет, сиявший чистотой.
— Так... Остальные?
— «Парой» ходили... Старшина Лубок да я. Но Егошин все видел! Все знает...
Громыхая бидонами, на баз влетела двуколка.
— Эмэс?! — нетерпеливо крикнула Бахарева вознице, и Кулев тотчас узнал в нем моряка из кавалерийского заслона.
— Как будто эмэс...
— Будто?
— Гэсээмщик заверил: авиационное масло эмэс.
— Спрос будет с тебя, не с гэсээмщика.
— Ты, Лена, за канистры не хватайся, тяжелые, я снесу, товарищи помогут.
Вскользь глянув на Кулева, моряк поднял два бидона, понес к самолету.
— Ветер утих, без воронки заправимся, — говорил моряк. — С товарищем сержантом сработались, есть контакт... Товарищ капитан подъедут, уточним насчет документи-ков...
— Каких документиков. Костя?
Она подошла к двуколке и стала над долгожданными бидонами, веки ее как будто отяжелила тень, изменившая выражение бледного, на одной мысли сосредоточенного лица. Или заявило о себе сомнение, или, напротив, решимость взлететь отсюда по рытвинам и ямам? У солдат перед боем замечал Кулев выражение, какое было сейчас на лице Бахаревой. «Как на смерть», — подумал он, отворачиваясь от летчицы.
— Каких документов? — повторила она. — Товарищи из братского полка... полка майора Егошина. Я их знаю. Выискивают упавшие «ИЛы». Хотели мне помочь, но мне их помощь не нужна... зачем? — говорила она медленно и тихо, сосредоточенная на своем так, что все происходящее вокруг не могло иметь для нее значения. «Рвать когти, — понял Кулев, глядя на летчицу. — Знаем мы эти боевые убранства милых головок, — говорил он себе. — Знаем, встречали.