- Ты думаешь, с ними сладу не будет? - говорил он. - Напраслину говоришь. Сразу они не пошли, так поодиночке переловлю и на веревочке
поведу. И не таких прибирал к рукам. И не только я переселю на завод семьдесят человек, а и прочих выведу на другие места и дома их пожгу. Отец
Феопомпий, чего стал? Иди садись.
Дьячок, почтительно остановившийся в дверях, откашлялся в руку и, придерживая полы длинной одежды, прошел в красный угол и сел рядом с
тульским приказчиком.
- Хозяйка вам даст перекусить, - сказал Меренков, - а я пойду по деревне и поговорю с мужиками. Когда гилем <Гилем - толпой.> сходятся,
небось они задорны, а когда я с глазу на глаз с каждым поговорю, - куда и прыть их денется.
Хозяйка, в белом платке, в красной рубахе до пят, в подбитой мехом лазоревой телогрейке, показалась в дверях. Она несла деревянный поднос,
на котором стояла баклага с пенником <Пенник - крепкое хлебное вино.>, круглые пшеничные калачи, пирожки пряженые <Пряженые - жаренные на
масле.>, начиненные рыжиками и рыбьими молоками, и большие "приказные" оладьи с медом.
Хозяйка поклонилась гостям в пояс и, поставив поднос на стол, удалилась. Меренков налил три чарки; все выпили пеннику, тыча двухзубыми
вилками в закуску.
- Чтоб дело вышло удачно, - сказал Меренков, вытирая губы, и вышел из избы.
Он спустился к деревне, сопровождаемый Силантием, старостой Никитой и несколькими холопами. Силантий засунул за пояс кнут, чтобы в случае
надобности отстегать на месте дерзких против господина крестьян. Однако, окликнув несколько изб, Меренков убедился, что почти вся деревня
убежала в лес, остались только глубокие старики и хворые старухи, которые выползли на завалинки и, приставив руки к глазам, вглядывались в
приказчика, стараясь разузнать, что случилось и почему произошел такой переполох.
Тогда Меренков, еще более взбешенный и в то же время встревоженный, что начинается непослушание и бунт, вернулся обратно в усадьбу. За
скорую передачу крестьян Петр Исаич посулил ему, что без "благодарности" он не останется, а теперь придется принимать особые меры, успокаивать и
усмирять крестьян, да еще все это время щедро кормить у себя тульского гостя.
Он поднялся в свою избу, где Петр Исаич и дьячок Феопомпий усердно разделывали жареную печенку с луком.
- Нужно надежного человека послать к бунтарям, - сказал Меренков, смотря на Феопомпия. - Эти собачьи дети ушли недалеко, наверно, собрались
в роще за поскотиной и там лясы точат, как бы от господского приказа отвертеться. Отче Феопомпушка, ты бы к ним сходил, они тебе, как на духу,
все свои помыслы расскажут.
Феопомпий, опустив глаза, переплел на животе пальцы рук и вздохнул, огорченный, что ему придется оторваться от стоявшего на очереди
политого маслом пирога.
- Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых... - сказал он со вздохом, еще надеясь остаться.
Меренков тоже, видимо, понимал кое-что в церковном деле и ответил:
- А не сказано ли в книгах: "Всякая душа властем предержащим да повинуется"? Живо, живо, отче!
Феопомпий склонил голову набок, перекрестился на образа и вышел из избы.
Глава 4
МИРСКОЙ ПОВАЛЬНЫЙ СХОД
В роще за поскотиной, где свалены бревна на постройку господских хором и амбаров, сбежались на "повальный" сход пеньковские мужики.
За ними
потянулись сюда и бабы. Всех встревожила весть о новом господском приказе.
Надобно было решить, что делать дальше, если половину сельца господская воля хочет заслать на завод. Все знали судьбу "ровщиков" руды,
углежогов и плавильщиков - обратно их к пашне не отпускали, а самовольно ушедших ожидали плети и дыба.
Мужики расположились на бревнах. Часть сидела прямо на кочках. Между мужиками шныряли ребятишки, затеяв возню из-за щепок. Впереди на пне
сидел Самолка Олимпиев, - он приторговывал, скупал у крестьян пеньку и лен и возил на ярмарку в Каширу и Серпухов.
Самолка гордился своей мошной, многие ему из года в год должали, а потому он считал себя вправе поучать других. Закатив глаза под лоб и
водя рукой по воздуху, он с растяжкой говорил, что "не след противиться господскому приказу, что за непослушание и огурство <Огурство -
упрямство, леность, отлынивание от работы.> по шерстке не погладят, а все одно на заводы приволокут в железах, только сперва изобьют палками".
- Как ездил я на ярмонки, сам слышал, что в деревнях и Мокроусовой, и Дубле, и Соломыковой, тако ж было, и ничего крестьяне упорством не
добились, а только еще невинные пострадали.
Первыми дали ему отпор бабы. Перебивая друг дружку, кричали:
- Ужо закатил глаза, запел свою песню. Чего бахары <Б а х о р и т ь - болтать, бахвалиться.> разводишь?
Тебе-то что? Тебя на завод не засылают, тебе и не беспокойно. Ты живот растишь и на господскую сторону хочешь весь сход погнуть.
- Нам Самолку слушать не след, - поддерживали крестьяне, сидевшие на верхних бревнах. - Ты с приказчиком в думе и не по его ли научению
поешь?
Пускай Самолка помолчит. Послушаем, что скажут те, кого староста вписал в список.
Заговорили другие. Никто не хотел отрываться от пашни, чтобы лезть в сырые рудные дудки <Д у д к и - шахты.> или ходить около плавильных
печей.
- Стойте крепко, чтобы нам с товарищи впредь вконец не погибнуть, голодною смертью не умереть и с детишками своими разоренными не быть.
Ведь по миру все пойдут.
Но голоса робких и осторожных брали верх, и хмурились мужики, раздумье одолевало - что будет?
Споры и крики прекратились, когда прибежал Федосейка Стрелок и, еще задыхаясь от бега, вскочил на пень, столкнув с него Самолку Олимпиева,
и замахал руками:
- Тише, старики! Слушайте, что я проведал.
- Эй, бабы, уймите ребят!
Федосейка оглянулся, точно боялся, что кто-нибудь подслушает.
- Теперь все земли Челюсткина, что иноземец Марселис на время получил, по повелению великого государя передаются боярину Льву Кирилловичу
Нарышкину. А вы слыхивали, кто такой этот боярин Нарышкин?
Братец царицы Натальи Кирилловны. Значит - сила. Захотел он сам заводы железные держать и хозяйничать. Теперь ему нужны мастеровые и
работные люди на заводы - не хватает молотобойцев, и плавильщиков, и латников, и пищальников. Но еще и другие заводчики тоже ищут работников.
Пока Нарышкин еще заводы возьмет да пока еще начнет ими орудовать, Челюсткины хотят на этой продаже поживиться и часть наших крестьян продать
другому заводчику Антуфьеву. Здесь и Челюсткины, и приказчик Меренков думают погреться. А нас голыми угонят на завод и в награду каждому
поставят свежий крест осиновый.