Впрочем, тогда это никак не отражалось ни на внутренних, ни тем паче на внешних государственных решениях: всем ведал Олег, тем самым невольно продолжая хоровод вокруг собственного официального наследника Хотя в такой роли Игоря доселе никак не видел: ему бы заболеть горячкой или на охоте пропасть, но волею богов все роли перепутались, когда жена Олега Берта родила первенца ценою собственной жизни. Первенцем оказалась девочка, названная родовым именем Ольга. Однако согласно древним обычаям женщина не имела права на княжеский стол И Олег понял, что сменит его у кормчего весла Игорь, но… Но не мог пересилить ни собственного отчаяния, ни глубокого неприятия потом ка Рюрикова
— Все ты унесла с собою, — тихо сказал он уже холодной Берте, выпустив наконец ее из объятий. — Все…
Оставалось последнее, заставить Игоря взять в жены Ольгу, чтобы не прерывался правящий род конунгов русов хотя бы и в женской линии. Чтобы, греясь у благословенных костров Вальхаллы, утешать себя тем, что на Киевском Столе сидит внук. Сын горячо любимой дочери и презираемого сына Рюрика.
Однако Игорь всячески избегал Ольги, угрюмо замыкался в ее присутствии, если случалось встречаться, порою теряя собственное лицо, хотя был намного старше и по всем законам смущаться должна была бы она. Но Ольга оказалась на редкость живой, непосредственной, кокетливой и весьма умной девочкой. Это приводило Олега в восторг.
Если в Ольге просматривались как завтрашнее женское обаяние, так и мужской ум, то в сыне Рюрика еще в отрочестве обозначилась одна весьма настораживающая черта. Уже тогда он не стремился в общество девочек и вообще терялся и сникал в присутствии женщин. Особенно своих ровесниц, предпочитая им ровесников. Поначалу это не очень бросалось в глаза, но с годами ровесники становились все пригожее, а Игорь в общении с ними — все улыбчивее. Приметив это, бояре-думцы сильно озаботились, тайно посовещались между собой и в конце концов поручили старшему — Годхарду — поставить в известность самого Олега об этой странности князя Игоря.
— Худая весть, — вздохнул Олег. — Пригожие любимцы — ребята плечистые?
— Плечистые, конунг Олег.
Немногим дозволялось обращаться к Великому Киевскому князю по его первому родовому званию: наследственный конунг русов. Он взлетел на немыслимую высоту, став великим князем всех земель окрест Киева: славянских, русских, чудских — даже кочевников Дикой Степи. Конунг был всего-навсего племенным военным вождем, прошлое звание как бы принижало достигнутое ныне положение, но троим — другу детства воеводе Зигбьерну, мужу воспитанницы Нежданы боярину князя Игоря Сигурду и главному советнику Годхарду— подобное обращение дозволялось в беседах с глазу на глаз И прозорливый Годхард отлично понимал, когда этим можно пользоваться с наибольшей выгодой как для себя, так и для общего дела.
— Значит, надо подсунуть ему опытную рабыню, — сказал великий князь. — Правда, Сигурд уже пытался это сделать, но подсунул молоденькую девчонку, с которой не всякий взрослый муж управится. Кто у нас особый сладострастник?
— Я, — улыбнулся Годхард. — Дело не может выходить из дворца, конунг. Я понял это и разыскал и пригожую, и опытную.
— Ну, и?…
— Он так ее избил, что красотку пришлось тут же продать византийским купцам за четверть цены.
— А ты своего не упустишь, — проворчал Олег. — Значит, и второй опыт дал тот же результат. Худо. — И озабоченно повторил: — Очень худо.
Он думал о своей дочери. Новость не сулила ей приятной женской доли. А его лишала надежд на столь ожидаемых внуков, продление династии и полное блаженство в благословенных краях Вальхаллы после окончания земной жизни.
— В его окружении есть твои люди?
— И очень надежные. — Советник помолчал и осторожно добавил: — Такие, что им можно поручить и…
Он резко махнул рукой, изображая удар кинжалом. Олег строго глянул на него, и глаза его вмиг заледенели.
— Ив мыслях не храни.
Никогда! Игорь — законный сын Рюрика. Мы удерживаем славян в повиновении только тем, что они когда-то принесли роту на верность покойному Новгородскому князю. Я напомнил им об этом сразу же по взятии Киева, когда поднял Игоря на руках. Теперь пришлось напоминать тебе?
— Прости меня, мой конунг. Я не подумал.
— Так думай! И я буду думать. Ступай.
Годхард, поклонившись, направился было к выходу, но великий князь остановил его:
— Погоди. О болезни… — Князь подчеркнул это слово. — О болезни Игоря должны знать четыре человека: я, ты, Сигурд и Зигбьерн. Дальнейшее распространение слухов равносильно измене, ты понял меня?
Годхард снова поклонился.
— Сколько человек было на острове, где мы прятали Игоря? — помолчав, спросил Олег.
— Двадцать три дружинника, шесть челядинцев и семь женщин. Три старухи и четыре молодки. Всего тридцать шесть человек, мой конунг. Роковая цифра.
— Роковая цифра, — вздохнул Олег. — Старухи занянчили мальчишку, пока воины нянчились с молодками. Сколько человек живы из этих тридцати шести?
— Ни одного. Я проверил.
— А семьи? Они могли что-нибудь наболтать в домах.
— Проверю.
— Немедленно. И — беспощадно. Что ж, будем думать. Ступай, Годхард. И помни: об этом знаем только мы четверо…
— Только четверо, мой конунг.
— Ступай.
Низко поклонившись, первый думец степенно вышел из княжеской палаты.
Однако и великий князь, и его ближайшие советники, и бояре — да все, все решительно! — упустили из виду одного человека. Тридцать седьмого. Его просто не заметили, когда перевозили на остров младенца Игоря, его варяжскую охрану, кормилиц, нянек, челядинок. Не обратили внимания, что старшая кормилица привезла с собою собственного ребенка: ну кто там усмотрит, с каким свертком на руках следует среди перепуганных женщин в тайное убежище старшая кормилица, обязанная подкармливать грудью ребенка до трех лет, как то было принято в семьях знатных русов.
Этим ребенком был Кисан. Личная безотцовщина старшей кормилицы, сын, рожденный тайно и хранимый тайно. Никем не замеченный, а потому и неучтенный тридцать седьмой свидетель затаенной жизни на острове. Молочный брат и единственный друг раннего детства одинокого сына Рюрика Игоря. А друзья, приобретенные в таком беспомощном возрасте и при таких жизненных обстоятельствах, весьма похожих на сиротство, не забываются и до старости.
2
Сын приемной дочери конунга русов, а ныне Великого Киевского князя Олега, славянки Нежданы, и первого боярина князя Игоря, варяга Сигурда — Свенди, которого славяне называли Свенельдом, прожил длинную, до краев переполненную событиями счастливую жизнь. Не легкую — какая уж легкая жизнь может быть у воеводы трех великих киевских князей — Игоря, Святослава и Ярополка! — а на редкость удачливую, особенно для тех жестоких лет, когда человеческая жизнь была зачастую страшнее смерти. Он дожил до внуков и даже правнуков, он сражался на Руси и на Карпатах, в Византии и Закавказье, он нес на своем и до старости сильном, жилистом теле следы четырнадцати ранений, а в душе — луч ослепительного счастья, свою единственную драгоценность. Этим лучом счастья были воспоминания о необыкновенном детстве, одарившем его не только радостью дружбы, но и любовью, которую он пронес через всю жизнь и о которой с великим трепетом, благодарностью и блаженством вспоминал на смертном одре. До самого конца своего вспоминал. До последнего толчка усталого, измотанного походами, сражениями, потерями и придворными интригами сердца. И это великое блаженство навеки застыло на его жестком, суровом лице.