- Ну, Кетлинг, будь счастлив, друже! - крикнул Володыевский.
Кетлинг подошел ближе, пал ниц перед Кшисей и молча с величайшей почтительностью и нежностью обнял ее колени.
А Володыевский заговорил прерывисто:
- Обними его и ты! Натерпелся бедняга... Благослови вас бог! Не пойдешь ты в монастырь... А я тем утешусь, что не проклянете вы меня, а
добром помянете... Бог сейчас со мною, я знаю, хоть и тяжело мне...
Бася, не в силах вынести его слов, выбежала из гостиной. Заметив это, пан Володыевский сказал стольнику и сестре:
- Ступайте и вы, а их одних оставьте... Я тоже пойду, хочу наедине со спасителем нашим побеседовать.
И вышел.
В прихожей ему на глаза попалась Бася, она стояла у лестницы, в том же месте, что в прошлый раз, когда в сердцах выдала тайну влюбленных.
Только теперь она стояла, отвернувшись лицом к стене, и плечи ее вздрагивали от рыданий.
Увидев это, пан Михал еще больше закручинился над своей судьбой: до сей поры он сдерживался, но тут словно рухнули преграды и из глаз его
полились слезы.
- О чем плачешь, голубушка? - спросил он жалобно.
Бася подняла головку и, поднося к глазам то один, то другой кулачок, сотрясаясь от рыданий и глотая открытым ртом воздух, заплакала в
голос:
- Боже, как мне жаль!.. Боже, так жаль!.. Пан Михал такой добрый, такой честный!.. Боже мой, боже!
А он тем временем взял ее ручки в свои и стал целовать их с большой пылкостью и воодушевлением.
- Бог тебя вознаградит! Бог тебя вознаградит за твою доброту! - сказал он. - Тихо, не плачь!
Но Бася рыдала еще пуще. Каждая жилка ее трепетала, она все чаще ловила губами воздух и наконец, затопав ножками от возмущения, закричала
на весь дом:
- Глупая Кшися! Да я бы... и на десять Кетлингов пана Михала не променяла! Я пана Михала люблю больше всех... больше, чем тетю, больше...
чем дядюшку, больше... Кшиси.
- Бася! Бога ради! - воскликнул маленький рыцарь.
И, пытаясь хоть как-то успокоить девушку, Михал схватил ее в объятья. Бася прижалась к его груди, так что он слышал, как часто, будто у
птички, бьется ее сердце; пан Михал обнял Басю еще крепче, и они замерли.
Наступило молчание.
- Бася! Пойдешь ли за меня? - спросил маленький рыцарь.
- Да! Да! Да!
Услышав такой ответ, пан Михал с жаром поцеловал ее в румяные губы, и они снова замерли.
Тем временем затарахтела бричка, пан Заглоба вбежал в сени, а оттуда в покои, где сидели стольник с супругой.
- Нету Михала! Как в воду канул! - выпалил он единым духом. - Я всю Варшаву обшарил! Пан Кшицкий говорит, что его с Кетлингом видели! Не
иначе как схватились они!
- Михал здесь, - отвечала пани Маковецкая, - привез Кетлинга и отдал ему Кшисю.
Соляной столб, в который обратилась Лотова жена, должно быть, более походил на живого человека, чем пан Заглоба в ту минуту. На какое-то
время он умолк, потом протер глаза и произнес:
- Хе?
- Кшися с Кетлингом в гостиной, а Михал молиться пошел, - сказал стольник.
Пан Заглоба открыл дверь и, хотя был уже упрежден обо всем, снова остолбенел, увидев две склоненные друг к другу головы.
Пан Заглоба открыл дверь и, хотя был уже упрежден обо всем, снова остолбенел, увидев две склоненные друг к другу головы. Кшися с Кетлингом
тотчас вскочили, онемев от смущения, но тут вслед за Заглобой в гостиную пожаловали и дядюшка с тетушкой.
- Жизни моей не хватит, чтобы Михала отблагодарить! - воскликнул Кетлинг. - Ему мы своим счастьем обязаны!
- Да благословит вас господь! - сказал стольник. - Как Михал сказал, так и будет!
Кшися бросилась в тетушкины объятья, и обе заплакали. Пан Заглоба напоминал вытащенную из воды рыбу. Кетлинг поклонился сыновьим поклоном
стольнику, старик обнял его, и то ли от избытка чувств, то ли от смущения сказал:
- А пана Убыша Дейма-то зарубил! Не меня, Михала благодари!
- Жена, а как их красотку-то звали? - спросил он, помолчав.
Но у пани Маковецкой времени на ответ не было, потому что в комнату вбежала Бася, еще более стремительная, еще более розовая, чем всегда, с
вихрами, спадавшими на лоб пуще прежнего. Подскочив к стоявшей посреди паре и размахивая пальцем то перед глазами у Кетлинга, то у Кшиси, она
воскликнула:
- Делайте что хотите! Вздыхайте, страдайте, женитесь! На здоровье! Вы думаете, пан Михал один-одинешенек на свете останется? А вот и нет -
возьму и за него выскочу, потому что я его люблю и сама об этом ему сказала. Первая сказала, он спросил, пойду ли я за него, а я сказала, что
выбрала бы его из сотни, из тысячи, потому что люблю его и буду ему самой лучшей женой, пойду с ним в огонь и в воду, воевать вместе пойду. Я
его давно любила, хоть и молчала, потому что он самый добрый, самый желанный, лучше него на свете нет... А теперь женитесь сколько влезет, а я
за пана Михала выскочу хоть завтра, ведь я, я...
Тут Бася поперхнулась.
Все смотрели на нее и переглядывались, никак не могли взять в толк, то ли она разума лишилась, то ли говорит правду, но тут вслед за Басей
в дверях появился и Володыевский.
- Михал! - воскликнул стольник, снова обретя дар речи. - Правду ли мы слышим?
На это маленький рыцарь отвечал торжественно:
- Бог сотворил чудо, и вот мое утешение, моя любовь, мой клад бесценный!
После этих слов Бася бросилась к нему как серна.
Тем временем маска удивления спала с лица Заглобы, его белая борода затряслась, и, широко раскрыв объятья, он сказал:
- Неужто это правда? Гайдучок, Михал, дети мои, идите ко мне. А то разревусь, ей-ей, разревусь...
ГЛАВА XXI
Он ее без памяти любил, и она его не меньше, и было им хорошо вместе, только детей бог не дал, хотя уже четвертый год пошел после свадьбы.
Зато хозяйством занимались с великим усердием. Володыевский купил на свои и Басины деньги несколько деревенек вблизи Каменца, и обошлись они ему
недорого: в тех краях уже кое-кто, опасаясь турецкого нашествия, спешно распродавал имущество. В имениях своих маленький рыцарь вводил строгие
военные порядки, неспокойный люд усмирял, отстраивал спаленные хаты, сооружал фортеции, то есть оборонные крепостцы, куда назначал временные
гарнизоны из своих солдат, - словом, как в былые времена ревностно защищал отечество, так теперь рьяно хозяйствовал, не выпуская, впрочем, из
руки сабли.
Слава его имени служила наилучшей защитой его владениям. С некоторыми мурзами он, по обычаю, лил воду на сабли и заключал побратимство,
иных бивал.