Хорошо ли так?
– Я думаю, это с каждым может случиться, – спокойно заметила Вера, – особенно в первые годы работы.
– Кто его знает, – пожал Андрей плечами, – а мне кажется, что только со мной. Может и худшее произойти. Настоящий учитель, Вера, человек особенный. Он не старается слишком, не втискивает себя в определенные педагогические рамки, а все как-то само собой у него выходит. Возьми Анну Степановну. Я по раз разговаривал с ней, присматривался к ее методам. За тридцать лет работы в школе вряд ли выгнала она хоть одного ученика из класса, да еще таким манером, как я.
– Успокойся, Андрюша, – тихо сказала Вера. – У тебя просто испортилось настроение, и в этом виновата я. Пойдем лучше домой.
VI
Утро наступило холодное, с легким морозцем. Перед рассветом, видно, кок следует прихватило – даже листья как-то сразу сдунуло с деревьев. Все вокруг было устлано ими – и улица, и дворы, и даже на реке плавали они, тихо колыхаясь.
Возле школы стояла подвода. Школьная лошадь, падкая на еду, время от времени нагибала голову, стараясь щипнуть жухлую травку у плетня, но дядька Ничипор, школьный сторож, одергивал ее, потому что хомут начинал сползать лошади на уши. Давно уже «воевали» они вот так, а призывники все не показывались…
Первыми вышли к подводе Сокольные. Ничипору, как всегда, хотелось их встретить очередной шуткой, но сегодня, не решился: не на ярмарку люди собрались. Андрей положил на подводу чемодан, взял из Вериных рук узелок и тоже пристроил рядом.
– Еще никто не приходил? – спросил он Ничипора, чтобы только не молчать.
– А кому еще? – мягко отозвался сторож. – Вы да Игнат Прокофьевич остались.
К подводе тем временем подходили учителя, кое-кто из колхозников, старшеклассники. Пока явился Игнат Прокофьевич, собралось немало народу.
Евдокия пришла чуть погодя, принесла какой-то маленький ящичек, перевязанный накрест тонкой тесемкой. Игнат Прокофьевич не хотел его брать, но жена так обиженно наклонила голову, что он замахал руками и положил ящичек на подводу. Глаза Евдокии были красными, плотно сжатые губы время от времени вздрагивали. Казалось, она боится слово вымолвить, чтобы не расплакаться, а то и не заголосить от горя. Увидев Веру, Евдокия не выдержала, подбежала к ней, уткнулась лицом в плечо и стала тихо, обессиленно всхлипывать.
– Хватит вам! – нетерпеливо сказал дядька Ничипор, трогая лошадь. – Я помаленьку поеду, – добавил он, глянув сначала на Андрея, потом на завуча, – а вы догоняйте. Возле леса подожду.
Призывники распрощались с односельчанами, со своими учениками и пошли следом за подводой. Евдокия вцепилась в рукав мужа и плелась, как больная, едва переставляя ноги. Вера шла рядом с Андреем и все время что-то говорила, говорила…
Так прошли через всю деревню. Под ногами шелестели желтые листья…
Все произошло так быстро, будто за одну короткую минуту. В квартире после проводов – тишина, пусто. Ящик с яблоками стоит в углу: вот и подготовились к зиме… Новая вешалка осиротела на стене: здесь висело его пальто… За окном мелькнула чья-то тень: не он ли вернулся?! Задрожало, затрепетало сердце: нет, и не он это, и вешалке долго пустовать на стене, и яблок некому теперь есть…
На ночь Вера перешла к Евдокии, а потом и вовсе осталась у нее. Перемена эта немного приглушала остроту тоски. В новой квартире не было уголков, которые постоянно будят воспоминания, не было окна, в котором, бывало, каждую минуту мог показаться Андрей. Под окном новой квартиры стояла маленькая, на двоих, низенькая скамеечка. Здесь теперь часто сидела Вера…
VII
Вот и сегодня, как полтора года назад, она сидит на скамейке и думает: надо ли будет рассказывать Андрею, когда он приедет, обо всем, что пережила она без него? Может, лучше не знать ему ни о чем: стоит ли нагонять грусть, омрачать долгожданную радость встречи?..
Зашумела за рекой березовая роща, зашелестели листвой тополя. Поваленное ветром дерево тоже хотело присоединить к их предрассветной перекличке свой голос, – затрепетало верхними, еще живыми ветвями, кивнуло тонкими побегами, но откликнуться не было сил…
Вскоре из-за реки выглянул первый луч солнца и, заблестев на росе, окунулся в реку. Что-то очень далекое, но дорогое сердцу опять вспомнилось Вере…
По улице, как назло, никто не проходил, не ехал. Услышь она чьи-нибудь шаги, ожила б надежда, веселее было бы ждать. Но вот и утро настало, а мечты так и остались мечтами. И вчера весь день прождала, и сегодня…
Проснулась Евдокия. Сперва из раскрытого окна донеслись на школьный двор ее по-мужски громкие протяжные зевки, потом и сама вышла на крыльцо. Лицо заспанное, с морщинистыми мешочками под глазами: наверное, хотелось еще часика два понежиться в просторной двухспальной кровати, да неудобно. Увидев поверженный тополь, Евдокия удивленно ойкнула, развела руками. В ту же минуту она подбежала к нему, ощупала ствол, осмотрела ветви. И только возвращаясь назад, заметила на скамейке Веру.
– Вы уже не спите?
– Давно… Тополь разбудил.
– Ага, тополь? Это ж подумать! А я и не слышала. Там столько сухих сучьев. Видели? Полвоза дров!
Схватив топор, она побежала к дереву, но успела бросить Вере:
– Все ждете? Меньше б ждали, было б лучше! Не приехал, так и не приедет: служба – не дружба.
С жадной поспешностью начала она отсекать сухие сучья, а сама в это время думала: «Приедет все-таки, зря я говорю… Вот счастье человеку! Однако ж, калека, наверное: из больницы… Уж лучше пусть мой и не едет, только бы не калека…»
Вера ничего не ответила на не совсем доброжелательное замечание Евдокии. Вдруг вспомнила, что последние две ночи спала очень мало, даже похудела за это время. И только так подумала, как вдруг страшно захотелось спать, вздремнуть хоть минутку. А тут еще солнце задержало свой ласковый луч на стене домика, – прямо глаза слипаются… Вера ушла в квартиру и, не раздеваясь, прилегла на кровать.
Казалось, только-только сомкнула веки, а Евдокия уже успела обрубить все сухие сучья на тополе, перенесла их в сарай и прибежала с радостной вестью:
– Вставайте, Вера Устиновна! Машина остановилась возле МТС, из кузова какой-то военный вылезает!
У Веры гулко забилось сердце. Вскочила, выбежала в сени: дверь на крыльцо открыта. Глянула на школьный двор, в сторону улицы, сделала шаг на крыльцо, и вдруг какая-то непонятная сила оттолкнула ее назад, в сени: с улицы во двор, прихрамывая и опираясь на палку, входил Андрей. Выглянула Евдокия, бросила взгляд на Веру и тотчас спряталась в кладовку. А Вера не знала, что с собой делать: надо встречать мужа, а нет сил переступить порог.
«Он же не найдет меня в новой квартире!» – мелькнула испуганная мысль.
Но Андрей заметил, как жена ступила на крыльцо, и, словно разгадав ее душевное состояние, направился прямо в сени. Вера прильнула к нему, уткнулась лицом в гимнастерку и заплакала.
Сокольный был в свежей, хорошо подогнанной кавалерийской форме: добротная гимнастерка с синими петлицами, новые диагоналевые галифе, юфтевые сапоги, начищенные так, что блестели не хуже хромовых. Главное, все по росту, будто по мерке шито. Вера заметила это, вспомнила, как муж писал: «На складе мне все легко подобрать, – что ни комплект, то по моему росту. Добрая половина сапог на мою ногу».
Они вошли в квартиру. Андрей присел, необычно отставив правую ногу, и со счастливой улыбкой начал осматривать новое Верино пристанище. Тихо и неожиданно, будто вынырнув из-под земли, появилась Евдокия. Еще у порога она горестно всплеснула руками, подбежала к Андрею, обняла его. Андрей не успел даже встать.