От крыльца, где Ростопчин встретил гостя, не спеша, перебрасываясь словом о дороге и ценах, останавливаясь против выставленной у окна английской терракоты и в оранжерее, прошли они едва ли не весь дом, до кабинета. А разговор вышел короток, словно все допреж решено и оставалось лишь пожать руки друг другу да уговориться о времени.
— Ранее нужды нет. А в конце августа я сделаю бумагу, готовьтесь ехать ко двору.
— Что же, Александр Андреевич, пусть. Дай вам Бог удачной дороги.
— Так не на край света.
* * *
Поутру действительный статский советник Дмитрий Прокофьевич Трощинский выпил две чашки крепкого, «екатерининского», кофе, сам растворил морозному ветру с Невского окно и велел подать почту в кабинет. До завтрака, за которым он обычно читал почту, предстояло поработать, крепко, как в былые дни, когда, бывало, успевал он натощак половину дневных дел кончить. Вот и теперь — когда встанешь из-за стола, Господи, веси.
В молодости, впрочем, заботы выпадали иные, сверху указанные, а теперь думать надо о своем, как выпутать доброго друга Завадовского из скандального дела о банковских недостачах. История тянулась третий месяц, государыня несколько раз справлялась, а тут еще немчик-кассир сбежал с. приличной суммой. Счета все давно проверены, теперь думать надо, как доклад составить, чтобы хуже не вышло. Денег в казне нет.
Подняв взгляд на застывшего у порога камердинера, Трощинский сбросил на нос очки:
— Не стой в двери! Говори, коли вошел, все одно помешал.
— Так я говорил его милости, что занят хозяин, а он — спроси, мол, примет, дело спешное.
— Кто?
— Его милость Резанов.
— Проводи.
Мысль все равно не шла, отвлечься — к лучшему, а в случай грех не верить.
— Дмитрий Прокофьевич, простить прошу, что помешал в занятиях ваших.
— Что вы, Николай Петрович, вас видеть — всегда в радость. Холодно, поди, на улице-то? Я еще носа не высовывал.
— Морозец. На Фонтанке горы свежие залили. Крику, смеху — мимо не пройдешь, не споткнувшись.
— И то добро, в радость простому народу. Я, знаете ли, всегда полагал, истинно пишут мудрые люди: в бедности больше счастья, нежели в богатстве. Тому, у кого достаток есть, сомнения душу отравляют, а кто этим не обременен, всякой безделице радуется.
— Однако с горки чтобы скатиться, алтын требуется уплатить, так сперва, стало быть, добыть его, алтын-то!
— А это к лучшему, Николай Петрович. Когда бы, к примеру, подати с государственных крестьян не брать, они вовсе работать перестанут, с хлеба на квас будут перебиваться, а то и вовсе поля не засеют. То же с помещичьими — барщиной хороший хозяин мужиков своих к труду приучает, они и на своей земле лучше работают, достаток обретают. А у кого повинности облегчены, 'смотришь — поля сорной травой заросли, избы некрыты, скот худой, паршивый. Кто виноват? Помещик! С 'мужиков что спросишь, неразумны, а он обязан надзирать. Но вы с делом ко мне?
— Да, Дмитрий Прокофьевич. Я к вам, как Христофор Колумб к епискому Паленсии, пришел рассказать чудесную историю и предложить богатства Индий.
— А-а. Для согрева выпить чего-нибудь хотите?
— Нет, благодарю. Так если вы позволите…
— Конечно, рассказывайте!
— Вы знаете, Дмитрий Прокофьевич, женат я на дочери Григория Ивановича Шелехова, рыльского дворянина, большие услуги оказавшего отечеству. Десять лет назад был он пожалован от государыни грамотой и шпагой с бриллиантами, за поход на галиоте «Три святителя» к берегам Америки. Потом в землях открытых заведения свои установил, по указу особому знаки утверждал, владения российские ограждавшие, как должно: доски с орлами медными и надписями. Четыре месяца назад тесть мой умер. Наследие его слишком обширно уже теперь, а сколь может простираться, Бог ведает. Совладать со всем — не в силах одной семьи, я хотел бы создать компанию, подобную Ост-Индской.
— Директора тамошнего, Хейстингса, парламент семь лет судил, едва оправдали.
Я к тому, что одно дело — свое владение, где как разумеешь, так и поступишь, а иное — компания, да еще, поди, с привилегиями?
— Иначе — никак. Без привилегий, утвержденных высочайшим указом, такое дело не поднять.
— Ну вот. Возьмите банк. Когда бы вы, скажем, за игорным столом миллион просадили, кто вас упрекнет? А здесь копейку в счет ставят.
— Дмитрий Прокофьевич, дело — не на копейки. Григорий Иванович оставил полтора миллиона, а годовой доход от промыслов может быть вдесятеро большим. Если завести корабли, отправлять меха прямо в Кантон, не тащить сушей через Кяхту, втрое затраты сократятся. Тесть из плаванья своего вернулся с женой, Натальей Алексеевной, благополучно, за два года в море, да среди туземцев, бед не знали. А как корабль разбился в Охотской гавани, едва не пропали, санным путем до Иркутска добираясь. Не чаяли живы быть. Вот вам и море!
— Николай Петрович, я понимаю вполне, что доставка грузов морем дешевле обходится. Скажите мне вот что. Не одни мы ведь по тому морю плаваем?
— Были испанские суда, английские. Берега описывали Ванкувер. Из Бостона приходят корабли. Так ведь им всем — едва не вокруг света плыть, а у нас под боком все!
— Ну, из Петербурга — не очень-то под боком. Тесть ваш единовладельцем промыслов был?
— Нет. Имел компаньона, некоего Голикова. Но основал все Григорий Иванович.
— Да, конечно. И государыня в восемьдесят восьмом году проект не поддержала.
— Так вы помните о том?
— Разумеется. Поверьте, Николай Петрович, понимаю ваши огорчения. Тесть ваш умер, слетелись охотники поклевать его добро, а до столицы — почитай, два месяца ехать. Но поверьте и вы, государыне теперь не про Америку говорить. Далеко все это от нас, Николай Петрович, а с деньгами туго. Французы заботят, Питту Екатерина Алексеевна не доверяет — ну, как сговорятся с цареубийцами англичане, их парламент короля тоже на плаху отправил во время оно. Вот и судите, велик нам резон в шкурах зверей морских? Порядок колеблется, до окраин ли, Богом забытых?
— Стало быть, Дмитрий Прокофьевич, не видите резона?
— Резон вижу. Да только ныне он авантюрой обернуться может. Повремените!
— Хотел бы.
— И все же, коли совет мой вам ценен, выждите время. По осени, быть может, повернется все иначе. Забота и в самом деле государственная!
— Спасибо, Дмитрий Прокофьевич, на добром слове, коли Бог даст, Проводив гостя до двери кабинета, Трощинский постоял минуту, вприщур оглядывая стол. Усмехнулся, качнул головой — будто ветром соленым в нос шибануло, от фантазий примерещится — и сел за банковские гроссбухи.
* * *
В дом московского первой гильдии купца Евстрата Деларова именитый гражданин города Рыльска Иван Голиков приехал поутру — застать хозяина ему надо было наверняка. Поглядев с усмешкой, как поводит бровями Деларов, положил перед собой ухоженную, чистой ладонью кверху, руку на тяжелый, с резными тумбами стол:
— Полно, Евстрат Иванович! Я ведь у тебя пушнину покупать не обещался. Спросить хочешь, почто приехал, — так спрашивай!
— Неволить не стану.
— Ладно. Скажу как есть. Компания наша американская не одним Шелеховым создана, но заботы на себя брал Григорий Иванович многие. Не стало его — иные дела для всех вчуже оказались, кто бы и взялся, да остальные в том видят покушение на право свое. Видишь, не скрываю от тебя ничего, в прямоте одной ныне благо. Когда бы одни мы были на дальних морях, можно и повздорить меж собой, но, ведаешь сам, иркутские купцы мыслят, у них прав более. Погоди! — жестом остановил подавшегося вперед Деларова. — Я ведь не спрашиваю, с кем ты ныне. Дазай вместе рассудим. Коли и впредь станет всяк в свою сторону тянуть, добра не ждать.