– Горе мне! Почему же я тебя не помню? Ты тоже учишься на физическом?
– Да, тетя.
– Ты был тогда там? Во время драки…
– Где это, тетя?
– Там, на Тбилисском море, будь оно проклято!
– Нет, тетя.
– Ну спасибо, сынок. До свидания.
– Это вам спасибо, тетя!
– За что, сынок?
– Так. Спасибо. До свидания, тетя. Будьте здоровы!
– Будь счастлив, сынок. Будь счастлив!
Солнце спускалось за горой. На кладбище воцарилась тишина. Сосны, чинары, плакучие ивы, тихо шелестя листьями, шепотом переговаривались, словно поверяя друг другу тайну.
Я медленно поплелся вниз, к выходу.
В конце кладбища багебские дети играли в прятки. Маленькая девчушка прислонилась к могильному памятнику и, закрыв лицо руками, громко считала:
– Раз, два, три, четыре, пять…
Дети, словно вспугнутые коршуном цыплята, носились по кладбищу, прятались, ложились за памятниками, мраморными надгробиями, лезли в кусты.
– …Сорок восемь, сорок девять, пятьдесят! Открываю глаза! – крикнула девочка.
Она настороженно оглядывалась вокруг, разыскивая притаившихся детей. Вдруг девочка захлопала в ладоши и радостно закричала:
– Вижу, вижу! Выходи, Темо! Ты во-о-он там, за могилой Чхенкели! Выходи! Стук-стук!
Темо вылез из-за могилы.
– Татиа, выходи! Вижу тебя! Ты под памятником Бакурадзе! Стук-стук!
Девочка продолжала поиски, а Татиа предупредила остальных:
– Скажу «груша» – выходи, скажу «яблоко» – не выходи!
Я стоял на пригорке и хорошо видел детей, прятавшихся за могильными плитами и памятниками. Солнце почти скрылось, стемнело. И вдруг меня охватил ужас. Я быстро спустился с пригорка и помчался вниз, размахивая руками и крича во весь голос:
– Дети, перестаньте сейчас же!.. Выходите, дорогие мои, вылезайте все!.. Дети, хорошие мои, милые дети. Не смейте прятаться!.. Выходите, дети!..
Перепуганная насмерть детвора сломя голову разбежалась по домам.
– Добрый вечер, Даду!
– Здравствуйте, Джако!
– Так поздно с лекций?
– Сегодня был практикум, а потом пошли в кино.
– Что смотрели?
– Не помню, какая-то чепуха – «Мертвые говорят громче живых» или наоборот. Каково?
– Очень хорошо!
– Что хорошо?
– Название хорошее.
– Да, название-то и подвело меня.
Дадуна замолчала и стала крутить головку высохшего крана. Молчал и я.
– А со мной вы пошли бы в кино? – вдруг выпалил я и почувствовал, как краска залила мне лицо.
– С вами?
– Да.
– Почему бы нет?
– Когда? – обрадовался я.
– Когда пригласите.
– Завтра.
– Нет, завтра у меня гости. Приходите и вы, буду очень рада. Придете?
Я посмотрел на свои брюки, Потом на Дадуну и пожал плечами. Поняв меня, Дадуна расхохоталась.
– Глупости. Приходите обязательно.
– Спасибо, приду.
– Ровно в десять. Не подведете?
На мою просьбу отгладить брюки и сорочку тетя Шура ответила категорическим отказом. Тогда за дело взялся я сам. Когда в комнате третий раз запахло паленым, тетя Шура не вытерпела.
– Со спекулянтами и прочими жуликами тебе нечего дружить! Видела я парней получше тебя, обалдевших от этой бесовки-девки! Стоят до утра во дворе с гитарами и орут какие-то глупые песни. Тьфу, противно даже смотреть! Чтоб глаза мои не видели тебя в этой компании!
Дядя Ванечка невозмутимо читал газету.
– Да скажи хоть слово! – набросилась на него тетя Шура. – Расскажи-ка ему, какая тут из-за нее заварилась поножовщина! Расскажи!
Дядя Ванечка осторожно отстранил жену и продолжал читать.
– Что ты нашел такое в газете, проклятый! – завопила тетя Шура. – Парень на краю гибели, а тебе наплевать?!
– Отстань, ради бога, не до вас мне! Тут про Мао Цзедуна написано!
– Скажи ему что-нибудь!
– Да что мне ему говорить? – дядя Ванечка отложил газету и взглянул на меня.
– Скажи, была поножовщина?
– Ну, была! Что же из этого?
– Как что? – подскочила тетя Шура.
– О чем это, по-твоему, говорит?
– О том, Шурочка, что Дадуна – красивая девушка и она многим нравится.
– И больше ни о чем? – подбоченилась тетя Шура.
– О чем же еще? Из-за красивых девушек всегда происходят драки. А ты как думала?
– А из-за вас, тетя Шура, не устраивали драки? – вмешался я.
– Драки?! – расхохотался дядя Ванечка. – Да ее насильно мне подсунули! Родня ее, Артилаква, пообещала мне два мешка денег! Спустя месяц после женитьбы я сам предлагал им три мешка, лишь бы взяли ее обратно, да куда там!
Тетя Шура побледнела.
– Что ты сказал?! Что ты сказал, мерзавец?! Это меня тебе подсунули насильно?! Ах ты, подлец! Да я… Да меня… Да я из-за тебя всю родню потеряла! Ведь никто, кроме меня, и смотреть на тебя не хотел! Чтоб ты провалился!
– Так! Поделом мне! – вздохнул дядя Ванечка. – И кто меня сюда тянул? Сидел бы себе в Милане, жил бы припеваючи с моей любимой! Вот была женщина, не то что это чудовище!
Дядя Ванечка дважды был в плену: сперва он попал в лапы немцев, потом немцы заставили его воевать в Италии против американцев, и тут его схватили американцы. Потом он жил в Милане и имел, как он сам рассказывает, какую-то богатую любовницу – Лючию.
– С кем? С кем бы сидел? Кому ты нужен, несчастный? Или я не знаю, что ты за золото? А та старуха держала и кормила тебя, как бугая своего, понял?
Дядя Ванечка еще раз вздохнул и поплелся в спальню.
– Значит, все же решил идти? – обернулась тетя Шура ко мне.
– Тетя Шура, дорогая, неудобно мне, я же обещал! Отпустите сегодня, в первый и последний раз! – взмолился я.
– Ладно. Убирайся сейчас же, и чтобы в девять часов был дома!
– Да я приглашен к десяти, как же я вернусь в девять?
– В одиннадцать! Слышишь?!
– Обязательно, тетя Шура.
В десять часов вечера я вступил в апартаменты мадам Инессы. Хозяйка не проявила по поводу моего прихода ни особой радости, ни особого интереса. С обычной для каждой хозяйки улыбкой она проводила меня в гостиную.
Комната была полна мебели, аромата духов и табачного дыма, причем последний был явно импортного происхождения. В расставленных по углам креслах в непринужденных позах сидели девушки в мини-юбках и парни в дакроновых костюмах. Я остановился в дверях. Дадуна предостерегающе приложила к губам палец и кивком указала на свободное кресло. Худой, седоволосый парень, закрыв глаза и подняв палец к потолку, читал стихи:
Мело весь месяц в феврале
И то и дело…
Я на цыпочках подошел к креслу и сел.
…Свеча горела на столе,
Свеча горела…
Парень закончил чтение, подошел к уставленному фруктами и напитками столу, налил коньяку, выпил и лишь после этого улыбнулся обществу, бурно выражавшему свой восторг.
– Еще, еще что-нибудь, Арчил! – в один голос закричали девушки.
– Не хочу! – сказал Арчил и налил себе вторую рюмку.
– Просим! Очень тебя просим!
Арчил поднял рюмку и, не сводя глаз с золотистой жидкости, начал:
Под ракитой, обвитой плющом,
От ненастья мы ищем защиты.
Наши плечи покрыты плащом,
Вкруг тебя мои руки обвиты.
Я ошибся: кусты этих чащ
Не плющом перевиты, а хмелем.
Ну, так лучше давай этот плащ
В ширину под собою расстелем.
Все сдержанно улыбнулись. Арчил быстро опорожнил рюмку и сел…
Я зааплодировал. Все обернулись ко мне.
– Друзья! – воспользовалась паузой Дадуна. – Это мой сосед, Джако, прошу любить и жаловать!
Я встал и отвесил общий поклон.
– Он что, осетин? – спросил, не глядя на меня, какой-то верзила с грудью и руками борца, сидевший у самого стола. Не вставая с места, он протянул руку, налил себе коньяку и выпил.
– Нет, грузин, – ответила Дадуна.
– Почему же тогда Джако?
– Его фамилия Джакели, Автандил Джакели. Джако – это так, прозвище.
– А-а-а… – протянул верзила.