Отдохнуть от всего и всех, надышаться чистым воздухом, насмотреться на бледное, иссиня-зеленоватое небо, а потом... А что потом?! Все! Хватит!!
Вовка тряхнул головой, и чудесное полудремотное видение исчезло, в глаза хлынуло солнце. Много солнца. Слишком много жестокого яркого солнца. Веки привычно дернулись, смахивая слезы, прищуренные глаза осторожно прощупывали опасную чертову пыль и камни.
Пока он дремал, законно причем, был в отдыхающей смене, ничего не изменилось, только разбухший, безобразно яркий шар солнца чуть сместился к горизонту. До ночи еще далеко, до начала смены - минут тридцать. Но не хочется больше спать - опять какая-нибудь мура приснится, выбьет из привычно непривычной колеи войны. А все же, какой парк красивый! Эх! Сейчас бы!.. Все. Все, забыто!!
Вовка потянулся до стона, покрутил головой, разогнал застылость мышц. Закурить, что ли? Нет, не буду. Бросил две недели назад.
Бежали тогда по сопкам долго. Уходили от духов к своим, под прикрытие бетонки, по которой шмыгают целыми днями машины.
Бег начали всемером, а к финишу пришли втроем. Чуть было пятым не остался в сопках Вовка.
Бежали без оглядки, нечем было огрызнуться. Весь боезапас оставили там, в холмах, вместе со своим взводом, покрошенным из засады пулеметными очередями. Когда залегли после первого шквала, были недоумение и злость, потом ярость и боль, чуть позже - бессилие и страх, а когда патроны закончились, только ужас хлестанул январским морозом. Вскочил первый и понесся назад, к базе, за ним второй, и уже, не помня себя, летел за всеми Вовка, беспокоясь лишь о том, чтобы не бросить, не потерять автомат.
Чем ближе к бетонке, тем слабее ноги, руки, все тело. Добежали до дороги и упали под колеса остановившейся колонны КАМАЗов. Когда очнулся, отдышался, вынул из кармана сигарету, задымил, и тут же отшвырнул ее и закашлялся, с трудом удерживая тошноту. Так и бросил курить солдат Вовка Скатов.
Но не только об автомате думалось Вовке во время безумной пробежки, думал еще о том, чтобы не потерять раскачивающуюся на груди в тяжелом, тягучем, напряженном беге оберег - ладанку, повешенную на шею матерью, глубоко и искренне верующей женщиной. Верующей, что странно пахнущий кусочек дерева спасет и сохранит кровиночку, единственного любимого сына, веру и надежду в этой жизни от гибели. Сумела она передать эту веру в оберег и Вовке.
Что же, как не эта ладанка спасла Великим чудом, когда в ущелье на зажатой скалами дороге караван грузовиков, везущий пацанов и Вовку в их числе, обстреляли душманы? Стреляли в упор, перегородив дорогу подбитой техникой.
Выскочив из горящей машины, обезумев от животного страха, метался необстрелянный пацан Вовка по ущелью. Открытая, доступная как на ладони мишень. Мотался на шее образок - ладанка в такт его бестолковому бегу.
Бросился Вовка под козырек скалы нависший над дорогой. Пули прощелкали злобно отгрызая острые осколки камня, зло ворча, ушли в сторону длинной очередью.
Вжался в горячий камень Вовка, зашептал, сбиваясь, молитву о спасении живота своего и притих. В его затишок заскочил прапорщик. Который на марше командовал танком сопровождения. Он, хрипло матерясь, выплевывая вместе со словами сгустки крови, упал на дымящуюся спину, обдирая бушлат о камни, пытаясь сбить струйки дыма и тлеющие глазки огня.
Пули духов сопровождали отчаянный прыжок и успели зацепить его под колено правой ноги. Прапорщик втянул ногу под навес, взревел от боли, слепо окинул укрытие взглядом и, не заметив Вовку, сунулся к краю щели. Он подтянул автомат к себе и начал резать, косить радостные фигуры духов, соскальзывающие вниз по стенам ущелья к добыче.
Вовка полностью пришел в себя. Сквозь его затуманенное ужасом сознание дошло, что бьется один прапорщик, со стороны духов плотность огня становится все гуще и гуще.
Почуял Вовка, не столько носом, сколько каким-то звериным чутьем, запах ладанки, встряхнулся, поверил в свою счастливую звезду и пополз к прапорщику. Тот скосил налитые кровью глаза, приказывающе мотанул головой и вновь приник к автомату. Теперь уже он стрелял прицельно, торопливо выбирая мишень и мягко нажимая на спуск. Автомат коротко вздрагивал и тянулся мушкой к следующей фигуре.
Вовка растерянно смотрел перед собой. Танк кособоко свисал порванными гусеницами с подорванной плиты монолита. Cтвол уныло ткнулся в стену ущелья. Из открытого люка тянулся черный дым, окутывая труп убитого солдата, тряпкой висевшего руками вниз из отверстия. Три машины "Урал" беспомощно догорали, изредка всплескивая искрами пламени, осклабясь металлическими обугленными конструкциями. Повсюду валялись трупы солдат, обгоревшие, изломанные предсмертной судорогой.
Духи все смелее и смелее отрывались от земли и перебегали подбираясь к горящему танку. Спокойствие раненного прапорщика передалось и Вовке. Он выбрал цель, щелкнул ограничителем, устанавливая режим одиночной стрельбы, повел стволом вокруг головы надвигающейся фигуры, выхватывая взглядом красные камни, серую пыль, черный дым, бледно-болезненные былинки из расщелин, темное, какое-то закопченное лицо бородатого врага, внезапно надвинувшееся в прицел, и нажал на курок.
Расстояние между Вовкой и нападающим было мало, прозвучал выстрел и душман забулькал горлом, сделал два шага, ударился грудью оземь, застыл, как бы пытаясь дотянуться мертвыми руками до слетевшей с бритой головы чалмы.
Тугая волна тошноты подкатила к горлу, выплеснулась горячей струей едва усвоенного завтрака. Слабость разжала руки, автомат с цоканьем упал на камни. Вовка скорчился, захлебываясь рвотой, закашлялся, поперхнувшись густой слюной.
Прапорщик методично простреливал обзор, оглянулся на Вовку, прокричал ему что-то грозное, по- лошадиному, взмахивая головой в сторону наступающего противника и вновь принялся целиться и стрелять.
Вовка пытался подавить приступы тошноты, но вид убитого им духа, чалма подкатившаяся близко с ползающими по ней, хорошо видными вшами, усиливали спазмы желудка. Капли пота стекали по подбородку, тягуче сочно плюхались на колени, на приклад автомата, застилали глаза.
...Вовка устало поднял голову. Прапорщик лежал лицом вниз, раскинув руки. Впитывая кровь, набухал воротник его гимнастерки. Духи в открытую бродили меж горящих машин, пинками переворачивали трупы солдат, ворошили их вещмешки, собирали трофейное оружие. Один из них подошел к шевельнувшемуся шурави, схватил его за волосы и резко потянул голову назад к спине. Вовка узнал это неестественно бледное лицо: Сашка Ситников. Это с ним они сидели во дворе городского военкомата, когда ждали отправки. Всю жизнь росли в одном городе, а вот встретились перед отъездом, но тесно не сдружились, просто вместе держались по закону землячества.
Сашка был ранен в ноги. Резкая боль искривила его лицо, вырвала тяжелый стон. Близко стоящие духи засмеялись, одобрительно кивая своему товарищу. Тот же рад стараться, наступил для большего эффекта на Сашкины окровавленные ноги и еще сильнее потянул назад голову. Изо рта Сашки потекла кровь, он душно заперхал и закрыл глаза. Афганец хлестанул наотмашь ладонью по Сашкиному лицу, выдернул откуда-то из широких одежд кривой нож и быстро полосонул им по лбу русского. Кровь широкой завесой потекла по лицу Сашки, и было странно и страшно видеть бело-красную маску вместо лица. Дух отпустил волосы Сашки, и он с размаху ткнулся лицом в пыль.
Вовка понял, что вот сейчас духи вдребезги расстреляют Сашку. И ему, Вовке, надо быстро что-то сделать, чтобы успеть изменить страшную Сашкину судьбу.