Еще раньше, когда добирались к Житомиру, над нами нередко пролетали вражеские бомбардировщики, но ни разу не бомбили. То ли наша маленькая колонна казалась врагу не заслуживающей внимания, то ли противник имел более важное задание. Так или иначе, до этого в пути бомбежкам мы не подвергались. Это притупило бдительность. Мы перестали прятаться от противника, за что на этот раз и были наказаны.
Оказавшись над нами, шесть вражеских самолетов развернулись, снизились, и вскоре к их гулу прибавился воющий звук падающих бомб.
- Воздух! - послышались запоздалые крики.
Машины поспешно стали сворачивать в лес, мы на ходу выскакивали, бросались врассыпную. Самолеты сделали новый заход и открыли огонь из пулеметов.
В тягостном молчании хоронили мы убитых, спешно оказывали первую помощь раненым. Дорого обошлась нам наша беспечность.
Кажется мне, именно после этого случая стал я окончательно военным человеком: осторожным, бдительным. Как всегда на войне, опыт приобретался слишком дорогой ценой. Это был период, когда все мы учились воевать с озверелым и сильным врагом.
Едва колонна снова тронулась в путь, как нас нагнал мотоциклист. Запыленный, усталый, он очень торопился, однако, поравнявшись с головой колонны, остановился и сообщил печальную весть: враг ворвался в Житомир.
- Немецкие танки, - сказал он, - движутся по шоссе на Киев, они нагоняют нас.
Мотоциклист умчался, а нам пришлось срочно сворачивать в лес. Еще как следует не замаскировались, а на шоссе послышался гул машин, лязг гусениц. Вскоре из-за поворота показался головной немецкий танк.
Я впервые видел врага так близко от себя. Разрисованный маскировочными зелено-желтыми пятнами, танк быстро приближался. Крышка люка была отброшена, над ним чернела фигура немца. Темный комбинезон, самоуверенное, наглое лицо. Шлем он держал в руке. Казалось, немцы выехали на прогулку. Тогда меня удивила, поразила эта наглая самоуверенность. Потом я столкнулся с нею не раз и перестал удивляться. Да, в первый период войны наглости у врага было хоть отбавляй...
Немец курил, и дымок сигареты был ясно виден на фоне зеленого леса. Мне показалось даже, что я почувствовал табачный запах, так близко от нас проехал танк.
Вслед за этим танком прошли еще четыре вражеских машины, и на каждой из открытого люка торчала голова немца. Гитлеровцы с интересом посматривали по сторонам. А у нас в бессильной злобе сжимались кулаки. Но что могли поделать с этими бронированными чудовищами мы, несколько десятков медиков, вооруженные лишь пистолетами?
Изредка танки стреляли, посылая пулеметные очереди то вдоль шоссе, то в сторону леса. Враг не обнаружил нас. Стрельба была не прицельной и никакого вреда нам не принесла. Очевидно, эти пять танков были вражеской разведкой, потому что вскорости они повернули назад. Мы получили возможность двигаться дальше.
Остаток пути до Киева проехали без происшествий.
Столица Украины готовилась к обороне. В районе Дарницы жители рыли противотанковые рвы, на подступах к городу уже протянулись линии инженерных заграждений. Мы развернулись на окраине Дарницы, приняли первых раненых. Пока это были мирные жители, пострадавшие во время бомбежек.
Пользуясь вынужденной передышкой, Володя Костенецкий отпросился у начальника госпиталя на несколько часов в город проведать родственников. Он уезжал попутной машиной, из кузова крикнул мне, что к вечеру обязательно вернется. Но едва машина ушла, как меня вызвал к себе начальник госпиталя и объявил, что я направляюсь на передовую в распоряжение командира пулеметного батальона Киевского укрепрайона. На сборы был отпущен час.
Уложить рюкзак было делом пяти минут, но я медлил, мне казалось, что Володя вот-вот появится.
Несколько раз выходил я на дорогу в надежде, что какая-нибудь попутная машина притормозит и из кузова выпрыгнет Володя. Но тщетно, он не приехал.
Больше я никогда не встречал Володю, а все попытки разыскать его оказались безрезультатными. Некуда было даже написать, наш госпиталь расформировали. Дело в том, что многие госпитали, дислоцированные в то время в Киеве и под городом, в том числе и наш, в первые недели войны потеряли большое количество личного состава. Командование приняло решение объединить их в несколько крупных. В процессе формирования новых госпиталей молодые врачи направлялись на передовую, где особенно ощущалась нехватка медиков.
И вот я в новой должности: начальник санитарной службы 193-го пулеметного батальона Киевского укрепрайона. Батальон занимал позиции в юго-западной части города, на подступах к нему. Здесь стояло несколько дотов со станковыми пулеметами. Бойцы жили в блиндажах, расположенных неподалеку от дотов. В мои обязанности входило следить за санитарным состоянием всех помещений, пищеблока, личного состава. Помогала мне веселая черноглазая медсестра Феня. По нескольку раз в день обходили мы все службы, и уже само появление Фени среди бойцов всегда вносило оживление, поднимало настроение личного состава. Хохотунья, острая на язык, обладавшая мягким и в то же время метким украинским юмором, Феня шутила с бойцами, могла "расхохотать", как она выражалась, даже самых мрачных и угрюмых. Но если дело касалось нарушения санитарных норм, она становилась беспощадной. Могла так отчитать нерадивого, что тот краснел, не знал куда девать глаза.
На нашем участке враг активных действий не проводил. Изредка обстреливал нас из артиллерии и минометов, но обстрелы эти ощутимого вреда не приносили. Лишь в начале сентября фашисты попытались занять наши укрепления, однако мы отразили все атаки.
Для захвата Киева, как и многих других наших городов, немцы в то время применили свою излюбленную тактику - "клещи". Они предприняли широкий обходный маневр с флангов.
20 сентября мы получили приказ взорвать все доты, оставить позиции и выйти из Киева. Отходили к Днепру, шли через весь город. Было это рано утром, едва брезжил рассвет. Но жители не спали, вышли на улицы. Провожали они нас молча, со слезами на глазах, и в каждом взгляде - молчаливый укор. Но что могли мы сказать им, чем утешить? Сами были подавлены, многого еще не понимали. Но мы не допускали и мысли о том, что уходим из города навсегда, и были твердо уверены: вернемся в Киев, и вернемся победителями.
Оставляя город, мы уже знали, что он окружен, что неоднократные попытки наших войск прорвать позиции противника заканчивались неудачей. И все же мы не теряли надежды вырваться. В бой вступило и наше подразделение. Атака следовала за атакой, и мне, как и многим медицинским работникам в то время, часто приходилось откладывать в сторону санитарную сумку, брать в руки винтовку.
Враг оказался сильнее, организованнее, мы с боями отошли к деревне Борщевка.
Вдруг среди бойцов прошел слух, что в этом месте немцы еще не успели сомкнуть кольцо. Как сообщили разведывательные подразделения, чтобы выйти из окружения, нужно переправиться через небольшую речку. (Кажется, она называлась Дымерка).
Мост через речку был разрушен, а к переправе прибывало все больше и больше людей. Как часто бывает в таких случаях, каждый старался переправиться быстрее. Началась суматоха, порядок был нарушен. Это грозило вообще сорвать переправу. Чтобы навести порядок, нужен был умелый командир, человек больших организаторских способностей, железной воли. И такой командир нашелся. Им оказался полковник в форме танкиста, появившийся незаметно у самого берега, где располагался я со своими ранеными.