Акта, со своим чистым лбом и детской улыбкой на устах, вытягивала руку, повернув книзу большой палец, неся смерть побежденному.
Она отлично вела денежные счета, эта юная девушка, и гордилась этим. Ее интендантам опасно было попадаться в просчетах. Она занималась строительством большого размаха, владела поместьями, великолепными виллами в Путеоли, в Велетре, содержала двор. Но Акта откладывала гораздо больше денег, чем тратила. Она использовала подходящий момент, чтобы добиться передачи на ее имя доходнейших кирпичных заводов, и, где просьбами, где нажимом, достигла того, что большая часть общественных зданий возводилась из материалов, поставляемых ее заводами, и, конечно, уже не по самым дешевым ценам.
Но Рим и мир все прощали Акте. Все хорошее, что делалось Нероном, исходило от нее, все злое, что совершалось в его царствование, творилось помимо ее воли. Она мила и весела, пел Нерон, она умное, пленительное дитя богини Ромы. И такой видел ее мир.
Акта была храбра и в своей страсти настойчива. Когда Нерон, преследуемый сенатом, погиб, она потребовала у новых властителей выдачи его тела. Она не убоялась для достижения своей цели вызвать чуть ли не восстание, хотя это грозило ей смертельной опасностью. Отказать ей не посмели. В тот момент, когда кругом, по приказу сената, уничтожались бюсты Нерона, колонны с его портретами и другие изображения, она с великолепной смелостью публично сложила в своем поместье на Аппиевой дороге костер императору, своему возлюбленному. Костер в семь этажей, как и подобало императору; с верхнего этажа она пустила ввысь орла, который унес бессмертного усопшего к его семье — богам. А урну с прахом она похоронила в своем парке и воздвигла над ней мавзолей.
Полгода она соблюдала траур. Затем возобновила свою прежнюю жизнь, спокойная, веселая, точно дитя. Ее друзья находили, что искусство ее стало еще более легким, воздушным. Публично она никогда не выступала, но знатоки заявляли, что и теперь еще, в тридцать два года, через тринадцать лет после смерти Нерона, она была первой в искусстве пантомимы. Народ все еще радостно приветствовал ее всюду, где она ни появлялась, и флавианские императоры не смели лишить ее привилегий, отличий, почестей.
И вот Акта Клавдия прибыла в Сирию, чтобы снова повидать родину, которой она не посещала со времени своего сурового детства.
6. ЦЕЙОН ПЕРЕД ЛИЦОМ НЕПРЕДВИДЕННОГО
Для губернатора Цейона ее посещение было некстати. Клавдию Акту он уже в Риме ощущал как нечто стеснительное, некое враждебное начало, существо, совершенно противоположное его собственной натуре.
Простота, с которой она всегда достигала всего, чего хотела, ее благословенная легкость казались ему насмешкой неба над его собственным суровым трудом. С тех пор, как распространилась весть о ее прибытии, на улицах Антиохии снова стали распевать глупую песенку о юле, которая уже и в Риме злила Цейона. Ее пели все — его рабы и чиновники, уличные мальчишки, римляне, сирийцы, греки. Для Цейона она звучала насмешкой. Он сам был юлой, которую кружили, а эта глупая дерзкая песенка требовала, чтобы он еще радовался этому.
Он охотно забыл бы о приезде Клавдии Акты. Но это было невозможно. С Палатина ему дали понять, что надо использовать пребывание Акты в Антиохии, чтобы склонить Акту выступить главной свидетельницей против самозванца Теренция. Как этого добиться? Возможно, что женщина, любившая подлинного Нерона, будет содействовать раскрытию обмана. Но кто поймет душу девушки, сочинившей нелепую песенку о юле?
Акта тотчас же откликнулась на приглашение Цейона.
Принятая с почетом, стояла она в его рабочем кабинете, оглядывая быстрыми любопытными глазами комнату, обставленную с несколько пресной пышностью, смеялась своим знаменитым непринужденным, веселым смехом. Цейон вежливо задал ей вопросы, какие полагались в таких случаях: давно ли она не видела родины, понравилась ли ей теперь Антиохия, долго ли она собирается оставаться здесь. Она дружески отвечала, улыбаясь, поглядывала на него и под конец сказала с еще более широкой улыбкой:
— А теперь, мой Цейон, спросите же меня о том, что вас угнетает все время с первой минуты моего приезда.
Губернатор, несколько озадаченный ее беспечным тоном, но вместе с тем ощущая некоторое облегчение, сначала сделал вид, что не понимает, о чем речь. Затем признался, что обеспокоен мыслью о ее дальнейших намерениях — собирается ли она переехать через границу и встретиться ли с так называемым Нероном, ведь приглашение она, по всей вероятности, получила.
— Конечно, — сказала Акта, с серьезным видом кивнув головой. — Представьте себе, мой Цейон, — продолжала она, — я и сама еще не знаю, приму ли приглашение. Любопытно мне, надо признаться, взглянуть на этого человека, и я почти уверена, что встречусь с ним.
Но легкий, беспечный тон, каким были сказаны эти слова, подействовал на Цейона хуже, чем если бы она решительно заявила о своем намерении стать на сторону противника: в этом случае можно было бы угрожать, — пожалуй, даже наложить запрет. Но приказывать такому воздушному и неуловимому существу было бы смешно.
— Я не советую вам ехать в Междуречье, моя Акта, — сказал он, наконец, довольно холодно. — Уже самый тот факт, что вы посетите самозванца, будет истолкован нашими противниками как доказательство вашей веры в то, что Нерон жив; скажут, что вы считаете этого человека Нероном. Не будет ли нелояльным по отношению к императору Титу, если вы дадите повод к такому предположению? Ведь никто не знает лучше вас, что Нерон умер.
Против воли он напряженно выпрямился, этот сухой, пожилой офицер, и Акта поняла, почему его прозвали Дергунчиком. Она встала, прислонилась к дивану. Но когда неподвижно сидевший Цейон хотел подняться — было неприлично сидеть в присутствии дамы, — она легко и энергично нажала на его плечо, заставив его снова опуститься в кресло, посмотрела маленькому, измятому человечку в лицо, на котором все сильнее выступали чахоточные пятна, и сказала, улыбаясь:
— Вы забываете, мой Цейон, что я любопытна. Если пять миллионов людей думают, что этот человек — Нерон, неужели подруга Нерона не имеет права взглянуть на него?
— Нет, — проскрипел Цейон. — Не думаю, — прибавил он вежливее, — перед богом, перед императором, перед сенатом и римским народом она, я считаю, не имеет этого права.
Он сидел прямо, поглаживая пальцами одной руки ладонь другой.
Акта опустилась на диван. Она не то чтобы уселась — она не любила сидеть, — а так протянула ноги, что скорее лежала.
— Императора и сената я никогда не боялась. Народ вряд ли имеет что-нибудь против того, чтобы я взглянула на так называемого Нерона, — пожалуй, даже желает этого, а боги уже наверняка ничего не имеют против. Остается, значит, в крайнем случае спросить: как посмотрит на такое посещение губернатор Цейон? И что вы, в самом деле, сделаете, мой Цейон, если я решусь на это?
— Я и сам еще точно не знаю, — деревянным голосом сказал губернатор. — Возможно, что я этому воспрепятствую.
— Силой? — спросила Акта, широко улыбаясь.
— Если бы я решил помешать вам в этом, то в случае надобности — и силой.
Акта расхохоталась своим, известным всему Риму, сердечным смехом.
— Вы — храбрый человек, — сказала она. — Но разрешите мне продолжить этот разговор в другой раз. Сейчас я должна на два часа прилечь.