Понял?
– Так точно, товарищ подполковник…
– И капитан, что с нами был, оттуда же… Они большую операцию проводят… Мы так… Помогли, сбоку постояли, чтоб им – матерь вашу! – не светиться, потому как и дальше в тех кругах крутятся… Но забудь про это. Даже жене – ни слова… Сегодня было только маленькое звено. Начнешь болтать, можешь остальному помешать…
– Моей-то сороке вообще ничего сказать нельзя. Это уж я ученый… По всему свету за пять минут разнесет… И переврет все…
– Вот-вот… – я даже пальцем капитану внушительно пригрозил. – Задержанная где?
– В «обезьяннике». Несолидно, конечно, такую дамочку там держать – там у вас такая сегодня публика подобралась… Водилы с тех машин – самые приличные, хотя не брились уже неделю. Привести на допрос?
– Без тебя, когда надо будет, приведут… Можешь забирать группу и отправляться восвояси. Я вашему начальнику позвоню, похвалю вас… Аккуратно работали, четко, молодцы…
Капитану, я видел, очень хотелось еще поучаствовать в «большой операции», но я откровенно отшивал его, и возразить он не мог. Ушел, а я тут же обещание выполнил – позвонил начальнику отделения и похвалил его группу захвата. Каждому начальнику такое приятно услышать, отчего же не доставить человеку удовольствие… Мало ли, придется еще обратиться… Я сам еще два года назад замом в отделении был, знаю, как редко удается похвалу заслужить…
* * *
Сначала я водителей-дальнобойщиков допрашивал, подробно записал сцену с попыткой ограбления контейнера, вызвавшей у водил подозрение, «пробил» по базе данных номер «Ниссана Патрол», который один из водил записал.
– Что ты мне «вешаешь»… – сказал я, глядя в компьютер. – Есть в Москве машина с таким номером, только это «Хендэ Акцент», а не «Ниссан Патрол»… Владелец – артист театра и кино… Известный человек…
Я минуту подумал, потом потребовал:
– Давайте данные на тех четверых, что с вами были…
Дальнобойщики переглянулись. Как и было просчитано, они данные на свидетелей не записали. Если ограбление не состоялось, значит, и записывать нечего… Предполагать, что в машину подсунули наркоту, водилы не могли.
Если бы дело развивалось по-настоящему, я поморил бы их камерой дня три. Сейчас они просто мешали, и парней отшить стоило побыстрее.
– Где ночевать собирались?
– У «Евразии» своя гостиница… Со стоянкой…
– До завтра – матерь вашу! – свободны, пока я все проверю… Завтра к двенадцати часам – ко мне… Если уедете, на себя пеняйте… С трассы снимут, машины там и оставят, а вас в наручниках в камеру…
Но водилы и этим были довольны…
Я подписал им пропуска и отпустил…
* * *
Допрос же Анжелины Михайловны Качуриной я специально оттянул до самого вечера. И начал-то его уже под конец рабочего дня, чтобы начальство случайно в кабинет не заглянуло. Но у нас начальство не любит по вечерам задерживаться, и правильно делает, иначе мы все бы в нищете жили… Да и потому еще торопиться не надо было, что Качуриной следовало к допросу соответствующим образом подготовиться. А то приведи ее прямо из кабинета, она рогом упрется и будет адвоката требовать. А сейчас, когда рядом с бомжами и битыми шлюхами посидела три часа, она рада-радешенька, что я ее на допрос вытащил. От бомжей за три километра мочой воняет – никакими французскими духами не спасешься, сама, кажись, уже тоже провоняла. А у одного из тех синих стервецов старая рана в голове, и в ране черви копошатся. Приятно дамочке посмотреть. Я этого бедолагу-ублюдка специально настропалил, чтобы он к Качуриной все норовил поближе сесть и поговорить по душам. Вот уж она, наверное, по «обезьяннику» – матерь вашу! – поскакала… И ко мне прибыла в настроении подходящем, весьма уже к необходимой истерике близком. А я тут еще добавил ей, положив на стол акт экспертизы из другого дела, настоящего.
– Вот, уважаемая Анжелина Михайловна, предварительный акт экспертизы. Две посылочки, что к вам пришли, содержат чистый героин, предположительно афганского изготовления… Афганский, знаете ли, легко определяется. Он чище другого. Они ацетон хороший используют. А в тех пакетиках, что нашли в вашем кабинете за книгами, героин, стало быть, из другой партии. Похуже будет…
– Господи, разбуди меня… – обхватила Качурина лицо ладонями и размазала краску на правом глазу. Женщина она состоятельная, могла бы, наверное, позволить себе такую краску, которая не размазывается. Есть же, кажется, такая…
– Проснуться вам придется, судя по всему, в камере СИЗО… Знаете, что это такое?
– Что такое? – растерянно переспросила она.
– СИЗО – это следственный изолятор. Но вы уже, наверное, привыкли… Там в камере такая же публика, как у нас в «обезьяннике», только немного покруче. Вы, главное, сразу не давайте себе на шею сесть… Там опытные уголовницы верховодят, если слабину дадите, издеваться будут… Чуть что, сразу ногтями в физиономию, и не бойтесь последствий… За себя постоять сначала придется, без этого нельзя. И контролерам не хамите. А то в женском отделении контролерши злые… За одно слово, за интонацию, за взгляд даже изобьют и нос сломают… Такие изуверки…
Она уже готова была умереть, только бы в «обезьянник» не возвращаться, и убить, чтобы в СИЗО не попадать. Вот в таком состоянии я и начал проводить допрос, незаметно поглядывая на часы. Задавал вопросы, медленно записывал ответы, чтобы было о чем еще поговорить до назначенного времени «Ч». А когда это время наступило, раздался телефонный звонок.
– Подполковник Петров, слушаю… – ответил я деловым усталым тоном. – Да, Виктор Нургалеевич… Да-да… Мы давно это дело разрабатывали, товарищ генерал… Так… Да-да, я понял… Она у меня сейчас сидит… Допрос веду… Нет, товарищ генерал, вину не признает… Говорит, это или случайность, ошибка, или провокация… Ну как же, Виктор Нургалеевич… Да обвинения-то я могу хоть завтра предъявить… Лучше бы в СИЗО… Понял, товарищ генерал… – я встал по стойке смирно, чтобы видно было, что меня отчитывают и дают втык – матерь вашу! – по всей форме. – Так, хорошо, товарищ генерал. Я понял… До свидания…
Я положил трубку и посмотрел на Качурину, слушавшую внимательно, самым тяжелым взглядом, какой только смог из себя выдавить. Я, конечно, не Онуфрий. Будь у меня его взгляд, я давно уже руководил бы следственным управлением всего МВД, потому что от такого взгляда самый закоренелый со слезами «в признанку» пойдет… Но и мой взгляд ее припугнул…
– Прочитайте и подпишите протокол… На каждой странице подпишите: «С моих слов записано верно», и подпись… Потом я возьму с вас подписку о невыезде… И… Защитнички у вас выискались… Я выведу вас… Там вас в «Хаммере» тот ваш юрист, наверное, уже ждет… Если не ждет, то скоро подъедет… Хороший, наверное, юрист, если его серьезные ментовские генералы слушаются… Меня бы так слушались… Я ведь тоже юрист по образованию… Тогда бы и преступлений было меньше…
Столько горечи и обиды было в моем голосе, столько стыда за испытанное унижение, когда почти раскрытое дело пытаются завалить звонком сверху, что я всерьез пожалел свою загубленную жизнь. Надо было в артисты идти, а не в юристы – матерь вашу!..
А Качурина и протокол читать не стала – подписала не глядя и торопливо, дрожащей рукой. Психологическая обработка была выполнена точно и тонко. Она уже сломалась и готова на все, лишь бы сюда не возвращаться. Сейчас Онуфрий дело докончит. Он в таких делах большой спец… За что и уважаю…
Я оформил подписку о невыезде. Она с разбегу подписала и ее. И сразу встала, готовая галопом скакать к выходу.