Иван сплюнул под ноги на размякший на солнце битум крыши.
– По-моему, наш зритель следит лишь за тем, как герои фильма трахаются. Его интересуют гениталии да еще пара дырок в теле, которыми можно при случае воспользоваться. Все остальное ему по барабану.
– Я понимаю тебя, – вздохнул Роман, – но, даже снимая порнофильм, мы не должны забывать об искусстве и его канонах.
– Не обольщайся, – сказал Иван, – делай как хочешь. И не забудь сказать Паше, чтобы наснимал крупных планов, самых интересных местечек.
– Этого добра он уже наснимал предостаточно.
– При дневном освещении их у нас снято маловато.
– Увлекаясь искусством, не забудь о потребителе порнографии.
– Наше русское порно любят за безыскусность и натуральность, а не за философские изыски.
– Не учи меня жить.
Сценарист отыскал небольшой кусочек тени, который отбрасывала вентиляционная труба, расстелил грязный затасканный коврик и устроился на нем, поджав под себя по-турецки ноги.
– Ты бы лучше на люк сел, чтобы его никто открыть не мог, – посоветовал Роман.
– Я уже закрыл его, – отозвался один из парней. Именно ему принадлежали голуби, он жил в этом доме.
– Отличная площадка, – восхищался режиссер, Дом стоял так, что происходившего на крыше никто не мог видеть со стороны. Рядом располагалось еще несколько такой же высоты домов, но этот стоял на возвышении. Невдалеке проходила широкая улица с интенсивным движением, дальше шел небольшой то ли парк, то ли лес, а за ним – кольцевая автодорога.
– Алиса, Маша, Вероника, раздеваемся, – распорядился Сагалович.
Четырнадцатилетние школьницы, несмотря на то, что уже две недели чуть ли не каждый день снимались в порнофильме, по-прежнему немного стыдились.
– Девочки, то, что вы делаете, должно вам нравиться, иначе кино получится никаким. Это последняя сцена, заключительная, в ней вы должны выложиться на все сто процентов.
Девчушки разделись. Их одежда лежала неровной горкой под дощатой стенкой голубятни.
– Вы одни на крыше, вы загораете, – принялся объяснять им суть сцены режиссер. – Вы уверены, что вас никто не видит.
Девушки легли на подстилки, а Роман Сагалович собственноручно сгибал им ноги, клал руки – так, чтобы получилось поживописнее.
– Чего ты коленки сжимаешь? – кричал он на Веронику. – Ты, наоборот, должна лежать в такой позе, чтобы никто не удержался, завидев тебя. Ты должна быть вызывающе привлекательной. Ну-ка, раздвинь ноги, а потом тихонько качай коленями и не сдвигай их до конца.
На то, чтобы снять пятнадцатисекундный кусок фильма, пришлось убить целых два часа. Режиссер ругался, кричал, забыв обо всякой осторожности. Ему казалось, что девочки ведут себя недостаточно раскрепощенно. Школьницы уже вспотели, но Сагалович не давал им времени даже на то, чтобы напиться воды.
– Снимем, тогда и отдохнете, – неистовствовал он. Наконец ему показалось, что сцена получилась. Парни, пока шла съемка, сидели на крыше и резались в карты. Режиссер распорядился переставить камеру и принялся объяснять парням, что от них требуется.
– Вы пришли на крышу к своим голубям и увидели трех голых девочек. Тут не будет ни одного слова, вы просто не в состоянии удержаться, вы изнываете от желания.
Парни-гомики достаточно равнодушно смотрели на обнаженные детские тела.
– Вы должны срывать с себя одежду так, как срывали бы ее с женщины, – говорил Сагалович, – нетерпеливо и со страстью. Вы уже должны быть возбуждены, когда сбросите белье.
Парни переглянулись.
– Боже мой, с кем мне приходится работать! – бормотал Сагалович, присаживаясь возле сценариста и закуривая сигарету. – Бездарные любители, разве что Вероника немного одарена актерским талантом.
Начались съемки второй сцены.
– Вначале девушки испугаются, но потом желание близости должно стать обоюдным, – закатив глаза, верещал режиссер. – Вначале никакого насилия, но вы ведь люди молодые, постепенно распаляетесь.
– Что с третьей девкой делать, нас же двое? – поинтересовался один из парней. Он стоял, запустив руку в джинсы, и пробовал возбудить себя.
– Тебе должно быть мало одной девочки. И тебе тоже, – режиссер указал пальцем на второго парня. – бы постоянно должны делить ее между собой. Вы меняетесь партнершами.
– А мы? – спросила Вероника. – Может, я просто буду смотреть на все это?
– Это ор-ги-я, – по слогам произнес режиссер, – оргия. Выпускай голубей, – скомандовал он парню.
Паша флегматично снимал, Сагалович кривил губы, наблюдая за тем, что происходит на крыше. Ему не нравилось то, как играют любители, не было настоящего накала, настоящего желания. Все делалось как бы понарошку.
– В камеры не смотреть! – кричал Сагалович. – Камеры для вас не должно существовать, – и тут же бросался к Паше, понимая, что спасти положение могут только детали. – Старайся глаза их крупным планом не показывать, зато гениталии бери по максимуму. Вы не для себя работаете, а для камеры! – неистовствовал режиссер.
Наконец он устал и сказал:
– Делайте что получается, – а сам уселся рядом со сценаристом. – Как тебе?
– Голуби, по-моему, ничего получатся, – осторожно заметил Иван, разглядывая то, как птицы клюют якобы случайно рассыпавшийся из пакета одной из девочек попкорн.
Белоснежные голуби садились на шевелившиеся голые тела, взлетали, вновь садились.
– Голуби все дело и спасают.
И тут одна из птиц нагло нагадила прямо на плечо девушке. Та было дернулась, чтобы стереть птичий помет, но Сагалович замахал на нее руками:
– Не останавливайтесь! А ты, – крикнул он парню, – не должен замечать таких мелочей, ты увлечен. Размазывай, размазывай дерьмо! – режиссеру казалось, что он нашел чудесный кадр. – Все, – наконец выдохнул он, – перерыв на восстановление сил.
Солнце зависло не так уж высоко над горизонтом, какой-нибудь час-полтора – и оно скроется с глаз. Девушки уже вполне свыклись с наготой, они даже не стали одеваться, лишь набросили рубашки и сели кружком, чтобы перекусить.
– Зря ты эти сцены приплел, – сказал сценарист.
– Может, ты еще скажешь, что не ты их написал? – усмехнулся режиссер.
– Я написал, – неохотно согласился Карманов, – но по твоему настоянию. Хорошего кино все равно не получится. Мужики, которые подобную мерзость в бане смотрят, или подростки, без родителей собравшиеся отметить праздник, не разбираются в тонкостях, им только трахи подавай, все остальное для них лишнее.
– Может, ты и прав, – произнес Роман Сагалович, – но я не умею работать иначе. Для меня обязательна мораль в фильме.
Сценарист захихикал:
– Какая, к черту, мораль, если ты за секс с малолетками деньги получаешь?
– Художник должен уметь работать с любым материалом, – важно отметил режиссер.
Все остатки – пластиковые стаканчики от йогурта, бутылки из-под напитков, пакетики, бумажки – собрали в один большой мешок.
– Теперь вам будет посложнее, – ставил очередную задачу режиссер, – вы, – он указал на школьниц, – получили удовольствие от секса даже больше, чем хотели. Вам уже противна близость. Но парни только разошлись, и теперь их действия перерастают в насилие. Они заставляют вас заниматься гадостью. Вам противно, если кого-нибудь вырвет перед камерой, я буду только рад.
– Так в жизни не бывает, – вздохнул один из парней.
– Почему? – тут же повернулся режиссер.
– Мужчины быстрее устают, чем женщины, которым не надо прилагать для секса никаких усилий.
– Правда искусства всегда расходится с правдой жизни, – блеснул глазами Сагалович.