Больше всего его угнетала какая-то ненатуральность, надуманность ситуации; жена, казалось, помешалась на этой проклятой обивке. Она не могла ждать, она хотела обить дверь сейчас, немедленно, неделю назад. Шинкарев начал подумывать о том, чтобы стащить рулон винилис-кожи с работы, но на складе, как на грех, искомого материала не оказалось. Линолеума и плитки было сколько угодно, а вот винилис-кожа, словно по волшебству, вышла вся, до последнего клочка. «Не боись, Митрич, – сказал ему вороватый кладовщик Соловьев, – как только появится, я тебе сразу же капну». Сергей Дмитриевич покивал и ушел – утешение было слабым.
В субботу утром он проснулся, сразу же с тоской подумав о том, что сегодня выходной и, следовательно, придется целый день выслушивать разговоры о винилис-коже и разнообразных способах обивки дверей. Вопреки его ожиданиям, Алла Петровна не спешила атаковать. Впрочем, решил он, куда ей торопиться: впереди целых два дня…
Умываясь, он с некоторым недоумением обнаружил на подушечках указательного и большого пальцев правой руки несколько мелких параллельных порезов. Это выглядело так, словно он долго вырезал бритвенным лезвием какие-нибудь трафареты, как когда-то в армии, во время ночных бдений в Ленинской комнате. Он попытался припомнить, где ухитрился порезаться, и не смог: он давным-давно не занимался оформительскими работами и, более того, был абсолютно уверен, что вчера вечером не было никаких порезов. Или все-таки были?
Мало ли, где можно незаметно для себя порезать пальцы… Взялся за что-нибудь острое – например, за открытое окошко в троллейбусе или за край стекла на работе, – вот тебе и порезы…
Это было логично, если не принимать в расчет того, что всю дорогу домой он провисел в самом центре битком набитого салона, цепляясь за поручень левой рукой, а на работе даже близко не подходил ни к какому стеклу.
Может быть, дома? Он попытался восстановить в памяти вечер, но тот терялся в какой-то туманной дымке. Он помнил, что на ужин были его любимые блинчики, а потом они с женой, кажется, смотрели телевизор, но что именно смотрели, Сергей Дмитриевич припомнить не мог, не говоря уже о том, что было дальше.
"Господи, – подумал он, – как же я вымотался!
Скорее бы в отпуск! Буду лежать на диване и ничего не делать целый месяц, и пропади оно все пропадом! Надо же, до чего дожил: ничего не помню!"
Прихлебывая мелкими глотками утренний кофе и наслаждаясь неожиданным перерывом в боевых действиях, он вдруг услышал доносившиеся с лестничной площадки возбужденные голоса. Разговаривало несколько человек, и тон беседы все время повышался, но о чем идет речь, было не разобрать. Когда собеседники перешли на крик, Сергей Дмитриевич досадливо поморщился и поставил, чашку на стол.
– Черт знает что, – сказал он жене. – Ты все-таки права. Как только получу деньги, первым делом обобьем дверь. Орут, как на ярмарке, невозможно спокойно кофе выпить.
– Правда, – согласилась жена, орудуя у плиты. – Что это они, как с цепи сорвались?
– Пойду посмотрю, – решил Сергей Дмитриевич.
– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, – рассмеявшись, напомнила жена. – Сходи, сходи, мне тоже интересно, да боюсь, котлеты сгорят.
Шаркая по линолеуму домашними шлепанцами, Сергей Дмитриевич вышел в прихожую, открыл дверь и выглянул на площадку.
На площадке было полно народу. Четыре из шести выходивших на нее дверей были распахнуты настежь, и полуодетые жильцы что-то оживленно обсуждали, собравшись в центре площадки. Помимо соседей по этажу Сергей Дмитриевич углядел здесь же зловредную бабку Веронику Ивановну с тринадцатого, нагруженную своеобычными авоськами с кефиром, хлебом и пустыми бутылками.
Старушенция была суеверной и всегда выходила из лифта то на двенадцатом, то на четырнадцатом этаже, избегая нажимать кнопку своего. Она, как и следовало ожидать, разорялась больше всех, так что пронзительное старушечье карканье перекрывало голоса присутствующих, мешая разобраться, в чем дело.
Впрочем, Сергей Иванович понял, что к чему, очень быстро. Дверь квартиры номер сто шестьдесят пять, расположенная как раз напротив и до сих пор остававшаяся закрытой, объяснила ему все лучше всяких слов. Новенькая темно-вишневая обивка свисала с нее неопрятными клочьями, беззастенчиво выставляя напоказ белый волокнистый наполнитель. Невооруженным глазом было видно, что кто-то основательно поработал над ней бритвенным лезвием или очень острым ножом.
– А, Серега! – возбужденно приветствовал Шинкарева сплошь заросший черным курчавым волосом Паша Иваницкий. – Ты видал, чего делают, суки! Во всем подъезде двери пописали, говноеды!
– С жиру бесятся, подонки, – авторитетно заявила Анна Яковлевна из сто семидесятой, возмущенно тряся всеми подбородками сразу.
– Факт! – прорычал Иваницкий. – Поймать бы, козлов, и шкуры ихние поганые заместо обивки к дверям приколотить!
– Вот черт, – растерянно сказал Сергей Дмитриевич. У него вдруг заныли порезанные пальцы. – А я, дурак, расстраивался, что не успел…
– Да, – согласился Иваницкий, – тебе, брат, повезло.
– А может, он и порезал, – вставила свои пять копеек карга с тринадцатого этажа. – Чтоб, значит, ни себе, ни людям.
– Господь с вами, Вероника Ивановна, – пролепетал Сергей Дмитриевич, непринужденно засовывая правую руку в карман, – что вы такое говорите, в самом деле…
– Во дает старая кошелка! – восхищенно воскликнул Иваницкий. – Ты это брось, Ивановна. Серега – наш человек. Он сам строитель, знает, что почем. Может, это ты ночью развлекалась? Сама же вечно жалуешься, что бессонница мучает…
– Глаза твои бесстыжие! – заверещала Вероника Ивановна, громыхая стеклотарой, и пустилась в длинное перечисление недостатков Паши Иваницкого.
Сергей Дмитриевич вздохнул и аккуратно прикрыл дверь. Заперев замок на два оборота, он вынул из кармана правую руку и некоторое время стоял в прихожей, тупо разглядывая параллельные неглубокие порезы на подушечках пальцев и тихо радуясь тому, что не успел пожаловаться жене на неизвестно откуда взявшуюся травму. Испуга не было – видимо, его время пока не приспело. Шинкарев просто не мог поверить в реальность происходящего. Поверить можно было во что угодно: в самое нелепое совпадение, в полтергейст, в колдовство и гипноз, но не в то, что он, Сергей Дмитриевич Шинкарев, мог полночи перебегать на цыпочках с этажа на этаж, кромсая обивку чужих дверей. "Совпадение, – решил он наконец. – Это просто не может быть правдой, и значит, это – дурацкое совпадение.
Порезаться можно было где угодно, а двери полосуют постоянно, особенно в новых домах…"
Он тихо вернулся на кухню и сел на любимое место у окна. Кофе остыл и казался отвратительным на вкус.
Сделав глоток, Сергей Дмитриевич раздраженно оттолкнул чашку.
– Господи, – сказал он, – что за дрянь!
– Твой любимый сорт, – спокойно ответила жена. – Ну, что там стряслось?
– Какой-то идиот изрезал все двери в подъезде, – ответил Сергей Дмитриевич, снова придвигая к себе чашку. Кофе не лез в горло, но он решил, что не следует акцентировать внимание Аллы Петровны на своем дурном настроении.
– Выходит, нам повезло, – сказала жена. Она по-прежнему стояла спиной, но Сергей Дмитриевич готов был поклясться, что Алла улыбается. – Теперь у нас будет самая красивая дверь в подъезде.
– Да, – согласился Шинкарев.
– Кстати, – сказала Алла Петровна, – куда это ты ходил ночью? Я проснулась, когда ты вставал, но почти сразу же уснула.