— Человеку дар дан, чтобы сотворить чудо, а он его не пойми на что разбазаривает... Как в Писании? «При всем этом они продолжали грешить и не верили чудесам Его. И погубил дни их в суете и лета их в смятении». — Мужичок вздохнул, попросил:
— Угости меня выпивкой, странник.
Олег подошел к стойке, взял бутылку, тарелку со снедью, вернулся. Мужчина заметно приободрился.
— Меня Константином Гуровым зовут. Местные так и называют — Гуру.
Словоблуден и непонятен. А как тебя величать, странник?
— Медведем.
— Ну и за знакомство.
Олег едва пригубил, Гуров накатил почти полный стакан, раздумчиво разжевал корочку:
— Медведь... Ну да, нездешний ты. Забрел к нам откуда-то и уйдешь в никуда. Есть в тебе какая-то одержимость. Но чтоб стать непобедимым, тебе нужно найти любовь.
— Любовь?
— Всю жизнь мы ищем любви, потому что боимся немощи. Даже не смерти, нет, немощи, когда одинокая, загнанная душа окажется в дряхлой оболочке... Мы ищем ту женщину, которая будет любить того, скрытого в нас, кажущегося слабым. Ведь слабость — оборотная сторона силы, и мы ищем женщину, которая сможет это понять. И простить.
Гуров плеснул себе еще, выпил, поморщился.
— Мне пора, — сказал Гринев.
— Пора? — поднял помутневший взгляд Гуров. — Пора — чего? Любви, доблести, угасания?
— Идти.
— Ты счастлив, странник. Тебе есть куда пойти.
— Это и называется счастьем?
— Да. Просто сейчас ты еще не знаешь об этом.
От выпитого Гуров затосковал тяжело и глухо, понуро опустил голову на руки.
— Пойду, — сказал Олег.
— Удачи тебе. Мир жесток к смелым.
Олег пошел пустой улицей вдоль тянущегося бетонного забора; поверху — проржавевшая колючка. Увидел провал, прошел, побрел по территории завода. В темноте видны были решетчатые, без стекол, ребра пустых цехов-ангаров, из-под снега торчали полуржавые остовы каких-то механизмов; Гринев перешагнул бурый ручеек, влажно и маслянисто переливавшийся в неверном свете дальних фонарей, и пошел по тропке вверх.
Глава 12
Оказавшись перед воротами небольшого особняка, Олег некоторое время помедлил, примерился и — разом перемахнул чугунную ограду и направился к дому.
В тот же момент вспыхнули галогенные лампы, заливая пространство неживым люминесцентным светом.
Когда Олег подошел к двери, у порога уже стоял высокий и широкоплечий мужчина и улыбался визитеру.
— Медведь-то ты медведь, а скачешь, как леопард.
Они пожали руки и прошли в дом.
— Леша, это и есть старая дачка? — спросил Олег.
— А то.
— Что в гараже?
— «Мерседес».
— Служебный?
— Свой.
— Растут люди. А ты раздобрел, Леший.
— Скорее раздался. Зато ты тощ, как дворовый кот.
— Порода такая. Ем мало, сплю еще меньше. Это в мою честь иллюминация?
— Сработали сенсорные датчики. Ты зачем через забор прыгал?
— Усомнился. Место вроде то, береза — тоже. А домик — другой. Решил убедиться.
— Убедился?
— Да.
Они прошли на второй этаж, устроились на просторном балконе. Стол был уже накрыт: коньяк, водка, холодные закуски.
— Когда тебя нет — охрана? — спросил Гринев.
— Нет.
— Значит, не пристрелили бы.
— Привычки детские забывать пора.
— Думаешь?
— Обидно словить пулю в Подмосковье в мирное время.
— А оно мирное?
— Брось, Олег. Ты же финансист, а не философ.
— Финансы без философии не финансы, а просто деньги.
— Сильно сказано. Но глупо. Всем милее то, что в кошельке. Тебе нет?
— Смысл ищу.
— Жизни?
— Не меньше.
— Не поздно?
— Это — как умирать или жениться: никогда не поздно.
— Лучше второе.
— Кто бы спорил.
— Ну что? За встречу? Они разлили, выпили.
— Что не похвастался, Леший? — спросил Гринев, поведя рукой.
— Я скромный.
— Воздух здесь — хоть пей.
— Да. Когда-то это было глушью, а теперь... Дорогу подвели, был бы на машине, заметил. Ты по делу?
— Нет. Просто.
— Я, вообще-то, так и решил. А потом подумал — мало ли... Все-таки давно не виделись.
— Очень давно. Ты поднялся.
— Одни люди падают, другие поднимаются. По второй? Они выпили. Повспоминали общих знакомых. Выпили по третьей. Поболтали о политике. Снова налили... И снова...
— Как-то странно себя чувствую, — признался Лешаков.
— С чего? Хороший дом, теплая ночь.
— Отвык общаться просто так. Совсем отвык. Умом понимаю: мы же знаем друг друга сто лет, и вообще... Пью и — не пьянею. Сверлом мысль: «Что ему от меня нужно?»
— Мне? Я же сказал: ничего.
— Я не о тебе, Олег. Я о привычке. И о времени. Оно меняет нас. И когда-нибудь изменит совсем. Общество свободных индивидуумов. Наверное, ты прав.
— В чем?
— В войне. Как сформулировал некогда Томас Гоббс: «Война всех против всех». А свобода — не что иное, как свобода подмять остальных.
— Может быть.
— Война... Она всегда за выживание. Если покатишься вниз, можешь не остановиться.
— Кто знает, Леший, где верх, где низ? Может, в этом и есть вся прелесть?
— В падении?
— Я же медведь. Работаю на падение для будущего подъема. Да и, как сформулировала одна милая девушка... по ощущениям полет от падения неотличим.
Лешаков посмотрел на Олега пристально и очень внимательно.
— Я не пьян, — улыбнулся тот. — Но и не трезв.
— Вид у тебя шальной. Словно ты собираешься прыгнуть с вышки в бассейн без воды.
— Почти что.
— А воду нальют, когда научишься прыгать?
— Надеюсь, раньше. — Олег помолчал, произнес раздумчиво:
— Иногда это приходится делать. Прыгать или...
— Или?
— Имитировать прыжок.
Лешаков погрустнел:
— Вот это и плохо.
— Что именно?
— Мы не виделись черт-те сколько времени... Сидим, умничаем, а каждый думает о своем. И ладно бы дети, жена, семья. Нет. Бизнес.
Олег встал, прошелся по балкону-террасе, вдохнул настоянный сосновый аромат:
— Почти рай.
— Мне тоже нравится. Вот только... Мы сидим здесь, видим кусочек леса и — друг друга... И приходит мысль такая, что дух захватывает... А есть ли остальной мир? Или он — мираж?
— Ты в поселке давно не был, Леша?
— С детства.
— Жаль.
— Почему?
— Завод там был.
— Сейчас разве нет?
— Пустые цеха. Ребра ангаров. Свалка. Лешаков пожал плечами.
— Сейчас невыгодно производить. Сейчас выгодно торговать. Никому нет дела до цеховых развалин.
— Тебе тоже?
— Мне тоже.
— Плохо.
— Чтобы эту рухлядь поднять, нужно вложить... даже не знаю сколько. Пусть экономисты считают.
— Продавать проще?
— Проще.
— Понятно. Товары и услуги. Ты, кажется, на инженера учился?
— Мы все учились понемногу... Ты же знаешь, Медведь, у меня охранное предприятие. Фирма.
— Которая веников не вяжет... А кого вяжет?
— Кого нужно, того и повяжем.
— Погоди, ты же был связист...
— Я и теперь он. Связи... куда без них? Что ты засмурнел, Медведь? Не Россию продаю. Ее без меня продали.
— Понятно. Услуги и... что еще?
— Олег, этот разговор «о птичках»... — Я не о птичках. Я о заводе. О людях. Об их детях.
— Ты все-таки пьян.
— Чуть-чуть.
— Я их на завод палкой не гнал.
— Просто им не повезло?
— Можно и так сказать.
— Нам с тобой повезло больше. Москва, родители по советским временам зажиточные и значимые...
— Да? А армия?
— Не знаю, как ты, а я дурак был. Хотел стать настоящим мужчиной.
— А я провалил первый экзамен. Вчистую. Я тебе рассказывал.
— Помню. Любовь. Безответная.
— Любовь всегда безответная, Гринев. Мы любим не женщину, а свое представление о ней. А с годами понимаешь... От баб — одни потери. После Эвелины ты, надеюсь, это осознал.
— Не вполне.
— Значит, все впереди, Медведь. Хотя мальчишкой ты давно не выглядишь.
— Всякому овощу — свое время.
— Если дадут созреть. Нет, ты не сбивай меня, Медведь. Вот ты говорил: родители, влияние... Как ты попал в Туркестан?
— Нарушал дисциплину. Характер такой.
— А я не нарушал. Но тоже попал. Разнарядка. План. Когда предки узнали — начали рвать и метать. А также звонить и перезванивать. Но — поздно. Я был уже далеко.
— И к чему ты это? «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз...» Система.
— Ты помнишь, что было потом?
— Подрались в части с туземцами.
— Это не драка была, Медведь. Быть московским пацаном и тогда и теперь... Нас очень не любят везде, Медведь.
— Были бы вместо нас рязанские или калужские — им бы тоже досталось. А вообще... Нам тогда просто повезло.
— Ты это называешь «повезло»?
— Да. Мы же отбились.
— А военная прокуратура, дело, угроза дисбата — это что? Тоже «повезло»?
— Конечно повезло. Мы же в него не попали.
— Зато попали в Афган. Под занавес.
— Очень повезло.
— Да?
— Мы — живы.
— Живы. — Леша задумался, вспоминая. Повторил:
— Живы.
Разлил. Они выпили молча.
— Вообще-то, жаль, что давно не виделись, — сказал Лешаков. — Очень жаль.
Может, все как-нибудь и по-другому вышло...
— Что — все?
— Не знаю. Жизнь.
— Это — вряд ли.
— И все же вид у тебя совсем шалый. Ты что-то задумал?
— Не я один. — Олег помолчал, произнес медленно:
— Таких поселков и городков, как этот, в России тысячи. По большому счету ты прав: здесь Москва рядом, люди худо-бедно, но устроились. Я хочу, чтобы люди жили достойно. Везде.
— Зачем тебе это?
— Хочу быть богатым.
— «Жить достойно». Звучит как лозунг. Уж если я чего и понял, так только то, что жить богато или счастливо заставить нельзя.
— Со счастьем — это кому как повезет.
— Но нам-то повезет?
— Нам повезет. Потому что мы этого хотим.
— Ладно, Олег. Давай по крайней накатим и — спать. Подъем завтра ранний.
Ляжешь в большой комнате, на кушетке.
Леший разлил:
— За что пьем? За падение?
— За полет.
Через пятнадцать минут Олег уже крепко спал. Ему снилось небо.
Глава 13
В конторе Олег появился к девяти: в безукоризненном костюме, белоснежной сорочке и при галстуке. Борис Михайлович Чернов сидел за своим столом и был сонно-невозмутим. Добавь его лицу умиротворение — вылитый бы Будда.
— Ты сегодня сияешь, — мельком глянув на Олега, произнес он. — Готов?
— Как юный пионер.
— Кратко. Наш клиент — Никита Николаевич Борзов. Жесток, жесток, думает быстро, решает еще быстрее, эмоционален. Так что — прояви таланты, Медвежонок.
Ты сам-то уверен в успехе?
— Да. Он разбирается в бирже?
— Он разбирается в людях. — На губах Бориса Михайловича мелькнуло подобие улыбки. — По крайней мере, он так думает. У него хороший советник — Савин Валентин Сергеевич.
— Я о нем слышал.
— Не говори: «самое хорошее».
— Он был удачлив на бирже.
— В нашем деле одной удачи мало.
— Но лучше, когда она есть.
— Соберись, Гринев. Сейчас ты должен сделать так, чтобы клиент просто летал! Ведь мы будем продавать ему воздух.
В комнате для переговоров расположились вчетвером: Никита Николаевич Борзов, моложавый человек с умным, упрямым взглядом серых глаз, его помощник, Валентин Сергеевич Савин, Чернов и Гринев.
Гринев был скор, обаятелен, вдохновенен. Он жестикулировал, постоянно обращался к графикам, снова говорил — страстно и увлеченно. Валентин Сергеевич время от времени кивал и говорил несколько слов, размеренно поясняя патрону отдельные пассажи слишком эмоционального Гринева.
Борис Михайлович выбрал глубокое гостевое кресло и застыл недвижно, как обряженный монумент, лишь время от времени кивая — то ли поддерживая так беседу, то ли просто в такт своим собственным мыслям. Он казался лицом вовсе незаинтересованным, а его спокойствие словно возносило его над сделкой и тем — рождало уверенность в ее непременном успехе. Закончил Гринев просто:
— У меня все.
В комнате повисла пауза. Она продолжалась минуту-другую, пока напольные часы в углу не заскрежетали и не пробили получас. Борзов заговорил спокойно:
— Мне нравится ваш проект, Олег Федорович. Он изящен, эффектен и малую толику безумен. А потому имеет шанс на успех. Но... рисковать такими деньгами только под вексельное поручительство конторы...
— Вы же понимаете, Никита Николаевич, любая перестраховочная компания потребует такие проценты, что...
— Я понимаю.
— К тому же это будет утечка. А в свете предстоящей игры...
— Возможной игры, господин Гринев. Пока только — возможной.
— Я готов подписать личное поручительство. Аваль.
Гринев пододвинул к себе вексель, расписался, передал Борзову. Савин подхватил его, словно падающий кленовый лист, на лету и упрятал в папку.
Наклонился к уху патрона и что-то горячо зашептал.
Борзов посмотрел в глаза Гриневу, произнес, приподняв уголки рта в оскале, весьма отдаленно напоминающем улыбку:
— У вас светлая голова, Олег Федорович. Будем считать ее надежной гарантией вложенного капитала.
Вынул из внутреннего кармана коллекционный «Паркер», подвинул к себе бумаги из папки, услужливо раскрытой Савиным, поставил размашистый росчерк.
— Деньги переведут сегодня на указанный вами счет. С чего думаете начать, Олег Федорович?
— Слухи.
— Ну что ж, разумно: слухи вещь куда более упорная, чем факты.
Утром следующего дня Гринев чувствовал себя как именинник. Приглашенный Том на мгновение округлил глаза под толстыми линзами очков: галстук от Версаче совершенно не соответствовал деловому костюму Гринева, точно так же, как не соответствовал весь его вид — вид разудалой бесшабашности.
— Мы сегодня делаем что-то особенное... босс?
— Вот именно, Томас. Смотри сюда. — Гринев подвинул клерку несколько листков. — Биржа откроется ровно через пять минут, и ты начинаешь ме-е-едленно и аккуратно скупать акции вот этих предприятий. Сначала тех, что подчеркнуты красным, потом — желтенькие, потом — синенькие.
— А зеленые? — Том сделал пальцами характерное движение, словно перетирая новенькую купюру.
— Зеленые мы с тобой получим потом.
— В каких объемах скупаем?
— В предлагаемых. Но! — Гринев поднял вверх указательный палец.
— Помню. Оч-чень медленно и оч-чень аккуратно.
— Очень-очень-очень аккуратно.
— А все-таки, Олег, какими средствами мы...
— На счетах конторы сейчас где-то семь лимонов зелени. Вот и работай пока этим.
— Пока?
— Да. Можешь слить деньги до копечки. До центика. Но чтобы через неделю, максимум полторы, мы имели весомые пакеты всей этой лабуды.
Том вытянулся шутливо:
— Яволь, герр оберет.
— Действуй.
Олег подошел к окну, напевая: «Бывает все на свете хорошо, в чем дело, сразу не поймешь...» Подошел к шкафу, сбросил официальный пиджак, надел другой, стильный и несколько вычурный, скорее подходящий человеку искусства, чем финансисту, открыл стол, вынул доллары, загодя разделенные на тонкие пачки, уложил каждую в конверт плотной бумаги и спрятал толстую стопу конвертов во внутренний карман.
Гринев вышел из конторы, легкомысленно болтая портфелем, словно прогуливающий второклассник.
— Далеко едем? — спросил несколько озадаченный водитель.
— Общаться с прессой.
— Не мое дело, Федорович, но только к прессе хорошо бы... посолиднее.
— Господа писаки народ творческий, но денежки любят. Я похож на финансиста?
— Да сейчас... не очень.
— Что и требовалось. А статьи заказывать надо. С человека денег наши неподкупные три шкуры снимут и уверят, что сделали ему одолжение. А с игрока что взять? Да еще выряженного этаким Буратино? Только то, что предложит. И то — сразу, потому что потом денег у него не будет. Силен я в психологии?
— Время покажет.