Конечно, они стремились в первую очередь выводить из строя автотранспорт на дорогах, следовательно, самая заманчивая цель - шофер.
Довольно быстро бойцы и командиры оправились от тягостного изумления поначалу они просто не понимали дураков, мерзнувших с автоматами в гамаках между ветвей. Их обнаруживали и легко подстреливали, а при возможности картечью по верхушкам деревьев. Лес сразу очищался. Наладили охранение, и дела пошли веселей. Работать стало много спокойнее. Но все это - плохое и хорошее неожиданно закончилось. Я как-то встретил на дороге сани, в которых ехал Артемьев. Он подозвал меня, сказал, что войне конец, и велел подготовить "эмку", которая так и осталась в тылу.
Нашел машину, с трудом завел и поехал за комдивом. На "эмке", пока она была без особого присмотра, кто-то разбил боковое стекло. При виде машины в таком виде товарищ Артемьев вскипел:
- Я тебя в штрафбат закатаю, - рявкнул он.
- Есть в штрафбат, товарищ комдив, - ответил я.
Обошлось. Вместо штрафбата погрузил машину на платформу и вернулся в Москву. Грязный, черный, как негр, - белый полушубок замаслился, превратился в черный тулуп. Когда забежал домой, мама узнала с трудом. Отругала, конечно. Не поверила, что отцы-командиры не озаботились устроить бани для красноармейцев.
Война с Финляндией осталась у меня в памяти как бестолковый поход. Потери были по большей части не потому, что финны какие-то неслыханные солдаты, а из-за разных наших нелепостей и глупостей.
В Москве вернулся к своим прямым обязанностям шофера Артемьева. Коль скоро он командовал столичной дивизией, да еще носившей имя Дзержинского, генералу выделили ЗИС-101. Был еще у нас и автомобиль "додж". Так что тщеславие П. А. Артемьева было удовлетворено сполна. Я, скрывая улыбку, беспощадно "хорохорил" машины. Видимо, заслужил тем уважение начальника. Приближалась демобилизация, и Артемьев покровительственно предложил: "Я тебя, Бучин, пошлю в школу "Выстрел", станешь командиром". Я решительно отказался, меня приводила в ужас одна мысль о службе, да еще в чекистских частях. Ну их!
В декабре 1940 года истек срок моей службы. Пришла демобилизация, в чем пришел в армию, в том и ушел. Оглядел себя в зеркале, вид неважнецкий. Увидел меня перед расставанием с Красной Армией Артемьев, усмехнулся и приказал "приодеть". Выдали гимнастерку и даже бриджи.
Отдохнул несколько недель, все думал, куда податься. Снова помог брат Сережа, по-прежнему работавший в системе автохозяйства НКГБ. "Что тут думать, - сказал он, - давай к нам". Я сначала опешил: значит, снова в "органы", и вспомнил разинутую орущую пасть между широкими скулами Матвея Дмитриевича Бермана. Он тогда меня с ходу в пособники "врагов народа" записал. Хоть я не робкого десятка, но парень-то был тогда молодой, а он ревел как зверь, осыпал такими словами, что жгли и жгли, оставив страшные шрамы.
Сережа развеял мои страхи, почти шепотом сообщил, что Бермана больше в НКГБ нет. Сам оказался "врагом народа". Не злой я человек, а тут даже порадовался... Не рой другим яму! Я потом у Солженицына в "ГУЛАГе" читал о нем. Прохвост!
Н. Я.: Судьба столкнула вас с одним из "героев-чекистов", прославившим себя в те годы как "практик марксизма". Руки Моти Давидовича по локоть в крови, в ней он и захлебнулся. По приговору Военной коллегии Верховного суда СССР в октябре 1939 года Бермана расстреляли. Получил он пулю в затылок, разумеется, по вздорному обвинению - вредительство в ГУЛАГе, подготовка терактов против горячо любимых вождей...
А. Б.: А ведь клялся в любви к ним, как коммунист к коммунистам!
Н. Я.: Конечно, все это глупость, но прискорбно другое - организатора массовых убийств родная партия оправдала.
В октябре 1957 года та же известная своим праведным судом Военная коллегия Верховного суда СССР полностью реабилитировала достойнейшего коммуниста Мотю Давидовича. Ворон ворону глаз не выклюет. Мы отвлеклись, хватит об этом.
А. Б.: Отвел, значит, меня Сережа в отдел кадров НКГБ. Узнали, что имею боевой опыт, и без разговоров оформили на загадочную должность "шофер-разведчик I категории". Эту странную квалификацию мне присвоили, наверное, с учетом спортивных достижений. Разведывать, разумеется, было нечего, попал в "общий наряд". Посадили на машину охраны Г. Димитрова. Месяца два поработал, наблюдая коминтерновских бонз.
Н. Я: Ну уж бонз, Александр Николаевич.
А. Б.: Николай Николаевич, точно, бонзы. Высокомерные, через губу не переплюнут. Тот же Димитров никогда не здоровался, смотрел мимо. С надутым видом изволил следовать на шикарную дачу в Горки-П,* это рядом с Горками Ленинскими, километров 40 по Каширскому шоссе. Откормленный, одетый с иголочки, а мы, обслуга, для него были "быдло", нас просто не замечал. Фасонистые помощники Димитрова, как и он сам, жравшие и жившие за наш счет, не скрывали высокомерия к нам, русским. Они - "европейцы". Повидал потом я эту "Европу"! Русскому и вспомнить тошно.
Повозил других коммунистических знаменитостей. В дни XVIII* партконференции весной 1941 года обслуживал Куусинена, жившего в Доме правительства и на даче в Горках. Плюгавый такой, высокомерный финн, коряво говоривший по-русски. Как и Димитров, ни здравствуй, ни прощай, а спиртным от него несет. Наверное, хорошие коньяки и вина потреблял. А у меня тогда перед глазами стояла та война в лесах Финляндии, когда Куусинена объявили главой какого-то "правительства", пребывавшего на нашей земле. И за то, чтобы этот тип воцарился в Хельсинки, клали наших парней в той войне. Они часто снились тогда в белых снежных саванах... К войне привыкать трудно...
Работа в гараже была организована отлично. Обязанности четко расписаны, с лихвой хватало времени для продолжения занятий мотоспортом - лучшее лекарство, чтобы потускнели ужасы войны. И снова "Динамо"! Сине-белые цвета спортивного общества вдохновляли.
Рядом родные и друзья. Мы, мотогонщики, жили одной большой семьей. Все знали все обо всех, каждый был как на ладони. "Плечо друга" не было фразой. Солидарность, товарищество, коллективизм - эти качества воспитывали в нас старшие наставники.
В прекрасном спортивном коллективе я быстро рос как мотогонщик и добивался нешуточных успехов. Стоит ли говорить, что кроссы по пересеченной местности неизбежно повышали мою водительскую квалификацию. Я научился не только чувствовать дорогу, но постепенно приобретал неоценимые навыки преодоления препятствий автоматически. Не думая. Но так могло показаться только на первый взгляд. На деле за всем этим стояли десятки и сотни часов упорных тренировок.
Обращаясь к тем далеким годам, вновь ощущаю, увы, только мысленно, какую-то легкость, оптимизм. Я был доволен жизнью, твердо уверен, что прилежание, честный труд неизбежно вознаграждаются.
Как и мои сверстники, я верил в светлое будущее. Подтверждения тому видел на каждом шагу - начиная от того, как хорошела дорогая Москва, до восторга по поводу быстрого совершенствования мото- и автотехники. Нисколько не покривлю душой, заявляя - мое поколение уверенно смотрело в будущее. Порукой было то, что не вызывало ни малейших сомнений - успехи социализма.
Грянула война!
22 июня 1941 года страшная беда обрушилась на Советский Союз. Немцы напали на нас, загрохотала Великая Отечественная. Пришло время проверки страны и нас, русских. С первых дней неслыханной в истории человечества войны честь и достоинство мужчины определялись тем, что он делал для фронта, для Победы. Личная жизнь растворялась в военных усилиях громадной Страны Советов.