У Валерия Нестеренко была хроническая неприязнь к общению с людьми в форме. Другой выход…
— В тачку, быстро! И в больницу! — скомандовал Нестеренко.
Спустя минуту покореженный, но все еще пригодный к передвижению «паджеро» выкатился с обочины на шоссе. Левая передняя камера прихрамывала, но воздух держала. Девушка сидела рядом с Валерием. Парень лежал на заднем сиденье. Валерий убрался как раз вовремя: исчезая в широкой подворотне многоэтажки, он заметил в зеркальце заднего вида всполохи милицейских «синеглазок». Впрочем, его торопливость объяснялась не только нежеланием встречаться с ментами. Еще полчаса — и никуда к черту на этой тачке не уедешь: масло все вытечет и двигатель заклинит на первой же сотне метров.
Минут десять спустя на заднем сиденье что-то зашевелилось, и тонкий мальчишеский голос спросил:
— Куда мы едем?
— Очнулся? — спросил Нестеренко, — в больницу.
— Не надо в больницу, — попросил парень.
Нестеренко с визгом свернул к обочине, заглушил мотор и обернулся.
Только теперь, при свете уличного фонаря и приборной доски, он смог как следует рассмотреть обоих пассажиров незадачливой «мазды». И хотя Валерий Нестеренко был «афганцем» и человеком, привычным ко всякой мерзости и крови, он внезапно почувствовал, как сердце его уходит куда-то вниз, а руки сами собой сжимаются в кулаки.
Перед ним были дети. Мальчишке было лет пятнадцать, не больше: у него были узкие плечи, цыплячья шея и черные большие еврейские глаза. Девочка, которую Нестеренко впопыхах принял за шлюху, явно была его одноклассницей: кокетливая красная мини-юбка, притязающая на сексапильность, была, видимо, куплена на загородной толкучке за пятьдесят рублей, красные же босоножки стоили ненамного дороже, а неловкий и обильный грим был теперь размазан по почерневшему личику.
Шок явно не прошел: девочка кивала головой, как болванчик, и часто дышала. Вот-вот она опомнится и заплачет.
Нестеренко видел много трупов, и некоторые из них были его собственного производства. Но он не помнил, чтобы ему пришло в голову заказать двух пятнадцатилетних детей. И он абсолютно не мог представить себе ситуации, в которой он бы захотел или смог это сделать.
Нестеренко вышел из машины и открыл заднюю дверцу.
— Сам можешь вылезти? — спросил он парня.
— Да, — сказал тот, — только рука болит. Наверное, сломана.Рука его висела под каким-то нелепым углом.
Расположив мальчика на травке, Валерий разрезал рубашку парня и осторожно коснулся локтя. Парень вскрикнул.
— Смещенный перелом, — констатировал Нестеренко.
Дальнейший осмотр выявил наличие парочки сломанных ребер и обширные синяки.
— Твоя очередь, — сказал Валерий девочке.
— А?
— Раздевайся, — ехидно сказал Нестеренко, — буду тебя лапать.
Девочка уткнулась носом ему в подмышку и заплакала. Быстрый осмотр показал, что ей повезло куда больше, чем ее кавалеру. Невосполнимые и окончательные потери понесли только босоножки, у которых в спешке отодрался каблук, да кофточка, разодравшаяся чуть не пополам, пока дальнобойщик вытаскивал ее из покореженной машины. Лифчика под кофточкой не было, и девочка теперь сиротливо сжимала ее на груди, пытаясь прикрыть острые маленькие грудки.
— Как тебя зовут? — спросил Валерий мальчика.
— Мишка. А ее Лера.
— И почему ты не хочешь в больницу?
— Я боюсь. Вдруг они в больницу тоже придут?
— Кто — они?
Мальчик не отвечал. Зато вдруг встрепенулась девочка.
— А почему вы стреляли в эту машину? — спросила она.
— Как — стреляли? — насторожился мальчик.
— Ты не видел, а я видела, — пояснила Лера. — Они нас сначала подстрелили, а потом развернулись и хотели нас добить.
Они попали в машину, а потом он, — и девочка ткнула тонкой лапкой в Валерия, — сшиб того, который стрелял, и они нас не добили и поехали прочь.
Девочка опустила руку, и деревянные браслеты на ней легко звякнули. Мальчик уставился на Валерия черными большими глазами.
— Кто вы такой? — спросил он.
— Проезжий, — сказал Валерий. — Считай, что вам крупно повезло. Не люблю, когда на моих глазах мочат людей без моего на то разрешения. Тебе, Миша, сколько лет?
— Пятнадцать. И три месяца.
— И давно у нас с пятнадцати права выдают? — поинтересовался Нестеренко.
— А давно у нас в черте города на ста сорока ездят? — возразил мальчик.
— Почему в тебя стреляли?
— Это, наверное, не в меня. Это в отца. Тачка-то отцовская, — пояснил мальчик.
— А кто отец?
— Генеральный директор «Рыково-АВИА», — сказал мальчик.
— Это что — аэропорт Рыковский?
— Авиакомпания и аэропорт.
— С ума сойти. Он что, еще существует? Я думал, он давно загнулся.
— Так, — проговорил мальчик, — летаем немножко.
— И за что на твоего папашу наехали?
— Не знаю, — сказал мальчик. Черные глаза упрямо сверкнули. Он явно что-то знал, но беседовать на эту тему со случайным проезжим, которому не нравится, когда в людей стреляют без его позволения, не намеревался.
— Не надо в больницу, — попросил мальчик, — отвезите нас домой.
Сазан обошел искалеченный «паджеро», попинал словившее пулю колесо. Сразу за тачкой, ровно посередине дороги, тянулась слабая темная полоса из масляных капель. Сазан с неожиданным беспокойством подумал, что, если найдется какой-нибудь крутой гаишник, он просто отследит подраненную машину по следу, тянувшемуся за ней, как капли крови за тяжелораненым. Н-да. Надо было бы позвонить Мухе, но мобильник приказал долго жить. Что же касается уличных телефонов, тут Валера не питал иллюзий. В поисках живого аппарата он спокойно мог бы исколесить полгорода, и к тому же, говорят, они сейчас работали на каких-то хитрых жетонах, которых Валера никогда в жизни не видел.
— В натуре, — сказал Сазан. — Отвезу. В Рыково. В час ночи. К черту на рога. По незнакомой дороге. Два часа езды. Ты молись, если эта тачка еще полчасика протянет…
***
Спустя два часа Миша и Лера были уложены спать в гостевых комнатах на даче Сазана в Яблочкове. Ребята, охранявшие дачу, обладали достаточными врачебными навыками, чтобы оказать детям первую помощь и наложить шину на сломанную руку Миши.
Детей вымыли, вычистили и выдали обоим снотворные таблетки в количестве двух штук на душу.
Когда суета улеглась, а часы в гостиной важно пробили три часа ночи. Сазан набрал номер сотового телефона, оставленный ему Мишей. Трубку, несмотря на позднее время, сняли почти немедленно.
— Виталий Моисеевич? — сказал Нестеренко.
— Кто говорит? — с надрывом закричали в трубку.
— Неважно. Я насчет вашего ребенка. Он у меня…
Нестеренко остановился. В трубке послышался странный звук, словно кто-то втянул воздух сквозь зубы и потом выдохнул.
— Ты… — начала трубка.
Дальнейшие произнесенные в эфире слова не значились ни в каком добропорядочном словаре. И если бы эти слова произносились, скажем, не по сотовому телефону, а по пейджеру, то операционистка наверняка отказалась бы их принимать, так как пейджинговые компании не передают сообщений, оскорбительных для клиента по содержанию и матерных по форме.
Нестеренко послушал, любуясь про себя тем, как глубоко овладел великим и могучим русским языком человек с картавым "р" и с отчеством «Моисеевич», а когда его собеседник наконец иссяк, с преувеличенной вежливостью сказал:
— Господин Ивкин, вы меня не так поняли. В вашего сына сегодня стреляли. Беленькая «девятка», водитель и автоматчик. На проспекте Мира. Его тачка сгорела. Я проезжал мимо. Я вытащил его из машины. Его и девочку Леру.