Ведь сколько лет прошло, сколько воды утекло, а стоило только попасть в места, где пахнет порохом, и все вернулось, словно только и ждало подходящего момента…
«Илариона бы сюда, – подумал Мещеряков, прикуривая от спрятанного в ладонях огонька зажигалки. – С ним на пару мы бы этого однорукого живо за бороду взяли… А впрочем, лучше не надо. В деле Забродов, конечно, ас, равных ему просто нет, но вот в остальное время… Я уже не мальчик, чтобы терпеть его выходки, а он словно и не меняется с годами. Вот я палец оцарапал, – он непроизвольно поднес палец ко рту и облизнул ранку, – так это счастье, что Забродова рядом не было. Он бы меня со свету сжил своими комментариями. Вызовите санитара, господин полковник ранен! Ах, мне дурно! Тьфу! Нет уж, лучше я сам. Как сумеем, так и сыграем, а этот пенсионер пускай рыбу удит и ей объясняет про восточную философию и про принцип дао…»
– Огоньку не найдется, товарищ полковник? – послышался из темноты справа от Мещерякова знакомый хрипловатый голос.
Мещеряков ухитрился не вздрогнуть, хотя и был застигнут врасплох. Он протянул зажигалку на голос. В темноте чиркнуло колесико и вспыхнул оранжевый огонек, осветивший широкое скуластое лицо с глубокими резкими тенями под глазами.
– Не спится, Матвей? – негромко спросил Мещеряков.
– На том свете отоспимся, – в присущей ему рассудительной манере ответил прапорщик Брузгин, возвращая зажигалку. – Снайпер, пакость такая, взял моду по ночам в окна стрелять. Третью ночь его пасу, и все без толку! Надо будет днем в горах пошарить, поискать, где у этого орла гнездо. Я ему перья-то повыщипаю. Беда только – мест удобных видимо-невидимо, не поймешь, где искать. Долго шарить придется. Как бы это устроить, чтобы собровцы хотя бы ближние склоны прочесали? Не пособите, товарищ полковник?
Мещеряков покосился на него через плечо и при свете сигареты разглядел хитро прищуренные глаза Брузгина. Почтительный тон, которым прапорщик разговаривал с полковником, был маской, которую тот не снимал ни при каких обстоятельствах. Они были знакомы сто лет – Мещеряков, Брузгин и Забродов, – и все это время прапорщик старательно прикидывался этаким вороватым ротным старшиной, который подлизывается к начальству, чтобы без помех проворачивать у того за спиной свои сомнительные делишки. Вот только сдвинутый на лоб прибор ночного видения да зажатая под мышкой винтовка Драгунова с оптическим прицелом плохо вписывались в этот сценический образ, выдавая истинную сущность прапорщика Брузгина – умелого, опытного и беспощадного бойца, который десятки раз уходил в ад и возвращался оттуда победителем.
– Ты только не увлекайся, – сказал ему полковник. – Помни, зачем мы сюда приехали. Нам с тобой, Матвей, резвиться недосуг. Не с твоей квалификацией на эту ночную кукушку охотиться.
– Так ведь, товарищ полковник, – виновато забубнил прапорщик, умело изображая искреннее раскаяние, – я же так только, между делом. И потом, если снайпера взять, он может нам что-нибудь полезное сказать. Чисто по-дружески, понимаете? Чтобы, значит, я его не шлепнул при попытке оказания сопротивления.
– Звучит убедительно, – сказал Мещеряков. – Только мне все равно почему-то кажется, что этот Робин Гуд тебе нужен просто для того, чтобы косточки размять.
– Так я же и не спорю, – усмехнулся Брузгин. – Так как насчет ментов?
– Менты – не проблема, – заверил его полковник. – Но у меня для тебя есть подарок. Его траектория. Пуля сидит у меня в стенке.
– Не трогали? – хищно подобрался Брузгин.
Мещеряков отрицательно покачал головой, забыв о том, что на дворе темно и прапорщик его не видит. Впрочем, Брузгин верно расценил молчание полковника: в самом деле, какой смысл отвечать на дурацкие вопросы?
– Слушай, Матвей, – меняя тему, сказал Мещеряков.
– Ты не знаешь случайно, когда автолавка приедет? У меня одеколон кончается.
– Завтра, – ответил Брузгин. – То есть уже сегодня. В десять утра. Одеколон – не проблема. У Карима хороший выбор – «Тройной», «Шипр», «Русский лес»…
Мещеряков страдальчески сморщился, но от комментариев воздержался.
– Карим? – переспросил он.
– Водитель автолавки. Из местных. Тоже воевал, но вовремя успел сдаться. За ним присматривают, но поводов жаловаться как будто нет.
– Матвей, – сказал Мещеряков, – что ты за человек? Мы с тобой здесь без году неделя, а ты уже знаешь, как зовут водителя автолавки.
– Звание у меня такое, – ответил Брузгин, – прапорщик. Это, товарищ полковник, не столько звание, сколько призвание. Приходится соответствовать. Так вы пульку-то не трогайте, хорошо? Я утречком посмотрю.
Он докурил и, попрощавшись, канул в темноту, как камешек в стоячую воду, – без звука, без единого шороха. Мещеряков в последний раз затянулся сигаретой, выстрелил окурком во мрак и пошел к себе, решив все-таки вздремнуть часок-другой.
* * *
С некоторых пор Карим научился спать не так, как спят все нормальные люди. Его сон был глубоким и спокойным, и ни шум проехавшей мимо дома грузовой машины, ни отдаленные автоматные очереди, ни ночная перекличка уцелевших цепных собак не могли разбудить Карима, поскольку это были посторонние звуки, не имевшие к нему ни малейшего отношения. Какая-то частичка его мозга продолжала бодрствовать, автоматически сортируя ночные шумы, хотя уже добрых полгода в этом не было необходимости. Полгода назад Карим сложил оружие и вернулся домой – ну не сразу, конечно, а после тягостной процедуры, которую русские именовали проверкой. Но и это время бесконечных допросов прошло, как проходит все на свете, и теперь Карим мог спокойно спать в своей собственной спальне рядом с женой, не вздрагивая от каждого подозрительного шороха.
Мог-то он мог, да только существуют такие привычки, избавиться от которых за полгода просто невозможно. Вырабатываются они, эти привычки, так быстро, что кажется: это и не привычка вовсе, а какой-то древний, забытый за ненадобностью инстинкт, пробудившийся, когда в нем возникла нужда. То же самое было у Карима со сном. Когда прямо у него под окном, громыхая расхлябанными бортами, проехал в сторону комендатуры армейский грузовик, Карим его просто не услышал, зато осторожный, едва различимый в ночной тишине стук заставил его резко открыть глаза и зашарить по смятым простыням в поисках автомата.
Пальцы наткнулись на что-то теплое, упругое, шелковистое на ощупь. Жена что-то пробормотала во сне, глубоко вздохнула и перевернулась на другой бок. Карим рассеянно погладил ее по обнаженному бедру, понемногу приходя в себя и начиная понимать, где он. Да, это была его спальня, и рядом лежала жена – разомлевшая во сне, теплая, в закатавшейся почти до пояса ночной рубашке. Карим представил себе, как она выглядит под одеялом, и в нем снова проснулось желание, немного притупившееся за последние шесть месяцев. Его ладонь скользнула выше по гладкой поверхности бедра, и тут стук в окно повторился.
Карим замер и осторожно убрал руку. Солдаты так не стучат. И потом, зачистки обычно происходят днем, ночью солдаты предпочитают отсиживаться в казармах… Кто-нибудь из соседей? Он перевел взгляд на мерцавший в темноте призрачным зеленым светом дисплей старенького электронного будильника. Светящиеся цифры показывали три часа ночи – самое неподходящее время для того, чтобы ходить в гости. Конечно, у соседей могла случиться какая-нибудь беда. Заболел кто-нибудь, например, и беднягу нужно отвезти в больницу… Но тогда стучали бы по-другому – громко, требовательно, тревожно. А этот не столько стучит, сколько скребется.