- Взгляд, взгляд надо! Готовность и усмешка судьбе. И, батенька, одеваться, - продолжал пристав, когда красный Вавич сел на место, одевайтесь с иголочки, с ниточки, и чтоб на вас ни пылинки, ни пятнышка. Дадут вам самый завалящий околоток, Ямскую слободку какую-нибудь, - и там вы франт. Ботфорты носите - глянц, кавалерийский корнет. Начальство проездом глянет и, будьте покойны, скажет: да такому квартальному тут не место.
Пристав затеребил табак на столе, стал курить папиросу.
- Кителя - как снег, как мелом натерты. Фуражку три месяца проносил вон к черту. Помните, что вы - лицо города!
Приезд или встреча. Кого в наряд? Самого нарядного. А у вас и фигура. У вас есть фигура.
Вавичу теперь самому захотелось встать, отставить ногу, палец за кушак и усмешку судьбе изобразить.
- И вот запомните, что я вам скажу, молодой человек: два главные свойства, два качества - решительность и галантность!
Пристав резко повернулся на каблуках и подошел к окну.
Виктор робко пыхтел папиросой. Вдруг пристав подошел вплотную к Виктору, наклонился и свирепо нахмурил брови. И, махая указательным пальцем перед самым носом Вавича, пристав прохрипел:
- Только надо знать, когда пустить одно и когда применить другое. Божже вас упаси перепутать! Божжже вас упаси, - махал пристав пальцем.
Вавич не решился попятиться.
- Так-с, - сказал пристав облегченно, - а теперь покурим.
- Да, да, - говорил Виктор, - вот только кончатся лагери, и я в запас.
- И отлично, и поезжайте. В своем городе - неудобно. Связи старые, это может стеснять при исполнении обязанностей. Всякое, знаете, может быть.
- Вы писали уже? - спросил Вавич.
- Это уж не беспокойтесь, это уж все будет сделано. Коли я сказал место за вами.
- А все-таки: чиновники? полицейские - чиновники? - вдруг спросил Виктор.
- М-да! Конечно. Чины здесь гражданские, - раздумчиво ответил пристав.
В это время тяжелые сапоги затопали у порога.
- Кто? - гаркнул пристав.
- Гольцов, ваше высокородие!
- Чего принесло? - пристав сунулся к двери.
- Игнатов вроде горит.
- Какой Игнатов? В каком роде? - встревожился пристав.
- У москательщика Игнатова вроде пожар.
- Так и ждал, давно ждал. Ишь ведь, и погоду выбрал. Вели подавать, еду. - Пристав стал торопливо застегивать китель. Городовой просовывал под погон портупею. - Простите! Вот изволите видеть. Всегда на посту. Поцелуйте ручку Аграфене Петровне! Живей, дурак, шапку, - крикнул пристав городовому.
Виктор вскочил.
- Честь имею, - козырнул в дверях пристав. У крыльца городовой подсаживал пристава в пролетку, и Виктор слышал, как он рявкнул в ответ:
- Так точно! Страховой на даче-с.
Дождь
ТАИНЬКА шла в аптеку - кончились мамины капли. Был грустный, тихий вечер - осень вступала на небо. Ровным потолком стояли облака, и падали редкие капли, как задумчивые слезы. Таинька спешила поспеть до дождя и все же шла в дальнюю аптеку: посмотреть на народ. Тумба с афишами стояла на углу главной улицы. Деревянная, вся отвалилась назад, стояла, как баба в заплатах, выпятив вперед пузо.
Таинька глянула. Свежая афиша на желтой бумаге:
Концерт
Бенефис оркестра драматической труппы.
Таинька остановилась. Что-то стукало внутри.
Капельмейстер Дначек - рояль... сюита и что-то по-французски. Скрипка... вот,вот. Флейта - И. Израильсон, Шопен...
Дождь темными пятнами ударял по бумаге, а Таинька все старалась разобрать французские буквы. В Дворянском собрании, в среду. Таинька побежала в аптеку, не слышала, как дождь мочил ее, капал на открытую голову и свежей струей холодил темя.
Побежала назад и снова стала у тумбы, - бумага совсем почернела, вымокла, но Таинька увидала: И. Израильсон - флейта.
У Таиньки было спрятано два рубля, и Виктор еще брал у нее полтора. Таинька посмотрела в комод, на месте ли деньги.
Таинька забегала дома, захлопотала около больной, стала пыль вытирать, цветы полила два раза, как будто гости сейчас, сейчас приедут, а у ней не готово.
Таинька самовар в кухне ставила проворной, торопливой рукой.
Вошел Виктор - мокрый, грязь на сапогах, и рубаха облипла, обрисовала, как голый. Стал обтирать сапоги, спиной к Таиньке.
- Даешь честное слово? - звонко сказала Таинька, словно решилась на что. Виктор голову назад выворотил.
- Секрет? Не скажу, ей-богу. У тебя секреты, точно поповна какая
- Нет, а сделаешь? Дай честное слово.
- Ты говори - что, а то опять, как тот раз...
- Тебе ничего не стоит, говори: честное слово.
- Ну, расчестное. - Виктор бросил в угол тряпку и стал, растопыря грязные руки, перед сестрой.
- Я тебе дам два рубля, - Таинька оглянулась на дверь, - и ты у меня рубль брал. Виктор кивнул головой.
- Ну, вот. Купи мне билет... на концерт... на все деньги, в самый первый ряд.
- А, вот что! - Виктор махнул рукой и забренчал в углу умывальником. Вот приедешь ко мне, - говорил Виктор, не глядя на Таиньку, - так... так... того... хоть каждый день в театр.
- Ты чего это?
- А чего? Ничего: поступаю чиновником. Не здесь, конечно, не в наших Тетюшах этих.
- Говори, - сказала Таинька, - врешь. - Она махала самоварной трубой, и дым шел прямо в кухню. - Нет, а сделаешь, сделаешь, Витя? Только в самый первый.
В это время вошел старик.
- Дура, что ж ты - тараканов выкуривать? Самовара тут поставить не умеют... в этом доме.
Он вырвал у Таиньки трубу и стал старательно рассматривать, какой стороной надеть. Таинька выхватила и влепила трубу на место. Виктор пошел переодеваться.
Он слышал, как бурчал отец, выходя из кухни:
- Да врет он тебе. Глупости. Какой там - чиновником...чино-о-овником!
Помпеи
К ЧАЮ Виктор вышел в белоснежной рубахе, туго стянутой в талии. Тугие складки чуть петушком торчали сзади. Мокрые волосы лежали липким пробором. Лицо у Виктора было строгое, даже немного надменное.
Старик сидел в креслах и в ожидании своего большого стакана старательно размазывал масло по ломтику хлеба. Таинька из-за самовара поглядывала на Виктора быстрыми глазами.
- Нет, нет, - вдруг поднял руку Виктор, - сахару не клади, я сам положу.
Таинька удивилась, осторожно передала стакан.
- Благодарсте, - сказал церемонно Виктор. Виктор положил кусок, другой, - всегда пил с двумя, - а третий, морщась, стал ломать пополам.
Таинька смотрела, посмотрел и Всеволод Иваныч. Старик отхлебнул чаю, обжегся и вдруг глянул на Виктора.
- Ты про каких там чиновников Тайке болтал?
- Ни про каких, - сказал размеренно Виктор, глядя в чай. - Ни про каких не про чиновников, а просто выхожу в запас и поступаю на службу, - и тут Виктор с вызовом глянул на отца.
Таинька притаилась за самоваром и глядела на брата.
- На какую службу? - спросил старик. - Кем же тебя берут?
- Чиновником, - небрежно бросил Виктор и повернулся к сестре: - Что, лимона у нас никогда не бывает?
- Можно сбегать, - сказала Таинька шепотом.
- Каким же тебя чиновником? Ты ж солдат - и больше ничего. Солдафон!
- Чиновником внутренних дел. - Вавич старался сказать это как можно рассеяннее.
- Почтальоном вот разве, - и старик стал дуть в чай. - Так ты прямо и говори: иду, мол, в почтальоны, потому что больше никуда меня, дурака, не берут.
- Отлично, - сказал Виктор и наклонился, нахмурясь, - только я говорю, что в чиновники.
- Ну, в какие, в какие? - крикнул старик.
- В полицейские чиновники...
- Фиу! - старик засвистел и, глядя из-под бровей в упор на Виктора, сказал четко: - В крючки, значит?
Таинька нагнулась к блюдечку.
У Виктора дрогнула губа. Он поднял брови и сразу их нахмурил, как хлопнул.
- Крючки, крючки? - заговорил Виктор, заговорил громко, решительно.