Мы играли без вратарей. Каждый хотел гранату по льду гонять, а стоять в воротах никто не хотел. Вдруг нас стало вдвое больше. На берегу пруда, рядом с нашей машиной стояли две "тридцатьчетверки" с польскими орлами.
Мы разделились на команды. Выбросили гранату в игру.
И тут мы столкнулись со Збышеком. Я и он - нос к носу. Мы сразу узнали друг друга. Мы с маху обнялись и упали на лед. Мы орали. Мы махали руками. Мы шлепали друг друга по плечам...
Подо льдом стояли и шевелили жабрами и хвостами полуметровые красные рыбы. Они подплывали. Их становилось все больше.
День был солнечный, белоснежный - весь он, от небес до нас грешных, орущих на льду, напомнил мне хрустальное яйцо в медленном, но все убыстряющемся вращении.
Еще были живы и Егор, и Паша Перевесов, и Толик Сивашкин.
Мы играли в хоккей гранатой.
День был солнечный и белоснежный...
Две маленькие девочки мне объясняли: "Надо взять синего-синего, прибавить немножко белого-белого и получится голубое-голубое..."
И она вошла. Писатель Пе ей дверь открыл, - ошеломляюще молодая, тощая, с головой, похожей на осенний осиновый веник.
Поздоровавшись, она вынула из сумки хрустальное яйцо и положила его на стол.
- Бабушка говорит, что вам оно сейчас нужнее.
Я обнял ее. Плечи расправил. Писатель Пе печально заварил чай грузинский.
Воробьи за окном чирикали легкий птичий мотивчик.
Ее звали так же, как бабушку.
Наталья знала, - я жду ее молодой. Во снах и мечтаниях девы являются нам молодыми. Конечно знала - на небесах стариков нет.