-- Он выпил -- хорошо! Подрался -- еще лучше! На работу не пришел -- совсем прекрасно! А до бригады ему и дела нет.
-- Ты знаешь, Пискунов, во сколько поломка твоего станка обошлась государству? Не знаешь? -- спросил Клоков. Витька покачал головой. Клоков приподнялся, опираясь руками о стол: -Была б моя воля, я бы вычел бы все с тебя! Вот тогда б ты узнал! Узнал. А то сломал станок и хоть бы что -- сидит, курит в проходе! Ты что, Витя, делаешь? Я покуриваю! А станок чинят. Хоть бы помог наладчикам! Нет, наплевать! И вообще ему наплевать на работу, на цех, на товарищей. Вот Черногаев, рабочий, в одном цехе с ним, вот ты хоть расскажи нам, как о Пискунове товарищи отзываются! Расскажи! А мы послушаем.
Черногаев неуверенно встал, качнулся. Все смотрели на него.
-- Ну я... я в обшем... -- он провел рукой по лбу. -- Да ты смелее, Сереж, расскажи все как есть, -- подбодрил его Клоков.
-- Ну, я, товарищи, работаю в одном цехе с Пискуновым, вижу, значит, его каждый день. Мы с ним в разных бригадах работаем, но вижу его я каждый день. И в раздевалке, и в столовой. Вот. Ну и в общем здесь уже говорили. Пьет он. Выпивает регулярно. И утром приходит пьяный, и вечером пьяный. Вот, значит. И станок его я вижу. Грязный он, неубранный. После работы иду -- а на его станке -- стружка. И шетка на полу валяется. И почти каждый день так. И вообще он ведет себя нехорошо, грубит. Вот Барышникова избил.
-- Как это случилось? -- спросила Симакова.
-- Ну, Пискунов с Петькой Кругловым раньше всех в раздевалку пошли, значит. Еще шести не было, а они подались. А когда остальные стали приходить и я пришел -- они уже пьяные сидят, матерятся, курят. А с Федей они еше раньше столкнулись. Федя Пискунова ругал за то, что план всей бригаде сорвал. А тут Пискунов как Федю увидел, так сразу задираться стал, значит. "Эй, -- говорит, -- ударник-стахановец, иди сюда, я тебе рожу профрезирую".
-- Чего ты врешь, Черногай, я такого...
-- Замолчи, Пискунов! Продолжай, Черногаев.
-- Ну вот. А Федя ему говорит -- веди, говорит, себя прилично. А Пискунов выражаться. А Федя, значит, говорит ему, что будет, вот, собрание, я, говорит, скажу о тебе и мы, говорит, в завком на тебя напишем. Ну, тут Пискунов на него бросился. Разняли их. У Феди лицо разбито. Ребята в медпункт пошли с ним. А Пискунов еще долго в раздевалке сидел. Выражался О заводе нехорошо говорил...
-- Эт что я нехорошего-то говорил?
-- Не перебивай, Пискунов! Тебя не спрашивают.
-- А чего он врет-то?
-- Я не вру. Он говорил, что все у нас плохо, платят мало. Курить, говорит, нечего, пойти некуда.
-- Еше бы! Он ведь, кроме винного магазина, никуда не ходит! А кроме пол-литры ничего не покупает.
-- Эт почему ж я не хожу-то?
-- Потому! Потому что алкоголик ты! Аморальный человек! -тряхнула головой Звягинцева.
Черногаев продолжал:
-- А еще он говорил, что вот на заводе все плохо, купить нечего, еда плохая. Поэтому, говорит, и работать не хочется.
Все молчаливо уставились на Пискунова. -- Да как же... да как же у тебя язык повернулся сказать такое?! -- уборщица встала со своего места, подошла к сцене. -- Да как тебе не совестно-то?! Да как же ты, как ты посмел-то! а?! Ты. ..ты...--Ее руки прижались к груди. -- Дак кто же тебя вырастил?! Кто воспитал, кто обучал бесплатно?! Да мы в войну хлеб с опилками ели, ночами работали, чтоб ты вот в этой рубашке ходил, ел сладко да забот не знал! Как же ты так?! А?!
-- Плюешь, Пискунов, в тот же колодец, из которого сам пьешь! -- вставил Хохлов.
-- И другие пьют, -- добавила Симакова. -- На всех плюешь. На бригаду, на завод, на Родину. Смотри, Пискунов, -- она постучала пальцем по столу, -- проплюешься! -- Проплюешься!
-- Ишь, плохо ему! Работать надо, вот и будет хорошо! А лентяю и пьянице везде плохо.
-- А таким людям везде плохо. Такого в коммунизм впусти -ему и там не по душе придется. -- Да.
Гнилой ты человек, Пискунов. -- Ты комсомолец?
-- Нет, -- Витька тоскливо смотрел на портрет. -- И вступать не думаешь? -- Да поздно. Двадцать пять... -- Таким в комсомоле делать нечего. -- Точно! Таким вообще не место среди рабочего класса.
-- Третий раз вызывают его на завком, и все как с гуся вода! Вырастили смену себе, нечего сказать! А все мягкотелость наша. Воспитываем все!
-- Действительно, Оксана Павловна. -- Звягинцева повернулась к Симаковой. -- Что же это такое?! Мы ж не шарашкина контора, а завком! Значит, опять послушает он нас, послушает, выйдет, сплюнет в уголок, а завтра снова в одиннадцать -- за бутылкой? Мы же завком! Заводской комитет профсоюза, товарищи! Профсоюзы -- это кузница коммунизма! Это ведь Ленин сказал! Так почему же мы так мягки с ними, с ними вот?!
-- И правда! Пора наконец перестать лояльничать с ними! -вставил Старухин! -- В конце концов у нас производство, советское производство! И мы несем ответственность за эффективность нашего завода перед Родиной! Сняли с него прогрессивку -- мало! Сняли тринадцатую зарплату -- мало! Увольнять нельзя, значит, надо искать какие-то новые меры! И не гуманничать! А то догуманничаемся!
-- Правильно, Оксана Павловна, с такими, как Пискунов, надо бороться. Бороться решительно! Что с ними цацкаться?!
-- Ему ведь наши нотации -- как мертвому припарки.
-- Ну а что мы можем, кроме снятия премий и прогрессивки? Выгнать-то нельзя...
-- Тогда вообще зачем заседать?! Это ж издевательство над профсоюзом. -- Форменное издевательство... -- И пример дурной подаем. Сегодня он пьет, а завтра, гляди, и вся бригада. -- Ну, а действительно, что мы можем?! Милиционер вздохнул, встал и одернул китель: -- Товарищи!
Все повернулись к нему. Он подождал мгновенье и заговорил:
-- Я, конечно, человек посторонний, так сказать. И к этому делу отношения никакого не имею. Но я как советский человек и как работник милиции хочу, так сказать, поделиться простым опытом. Я, товарищи, с такими, как этот парень, почти девятнадцать лет работаю. С двадцатилетнего возраста с ними сталкивался. Эти люди -- тунеядцы, алкоголики, хулиганы и более крупные, так сказать, матерые преступники надеются только на одно -- чтоб мы с ними мягко, так сказать, обходились. Как только мы с ними мягче и обходительней -- так они сразу хуже. Сразу чувствуют! И выводы делают, и становятся опаснее для общества. Я здесь сидел, слушал, ну и в общем мне все понятно. Я вас, товарищи, хорошо понимаю. И по-моему, не надо вам бояться новых мер. Вы ведь, в конце концов, не за себя отвечаете, а за предприятие. И думаете о нем. И болеете за него. А завод ваш не зря орденом награжден. Не зря! Надо помнить об этом. Он сел, сцепив руки.
-- Правильно! -- проговорил Урган. -- Вот товарищ хоть и не работает на нашем заводе, а целиком прав. Поощряя таких, как Пискунов, мы вредим своему заводу! Сами себе же вредим! Значит, что же, выходит, мы с вами сами виноваты?!
-- Конечно, виноваты! -- подхватила Звягинцева. -- Еще как виноваты! Из-за нашей близорукости и завод страдает!
Уборщица снова приподнялась со своего места: -- Да кабы моя воля, я б с этими вот, такими, как он, прямо не знаю, что б сделала! Ведь житья от них нет никакого! Ведь во дворе вот с утра день-деньской до вечера бренчат, пьют, дерутся!
-- Но опять же, что мы можем поделать? Мы же обыкновенный завком, полномочия у нас крайне ограниченные.
Милиционер вздохнул:
-- Товарищи, вы меня не поняли. Я же сказал, вам не надо бояться новых, более эффективных мер. Вы же не о себе думать должны, правильно?
-- Да, правильно, конечно,-- отозвалась Симакова, -- но факт остается фактом, у нас, товарищ милиционер, действительно нет полномочий...